Замыкающий

– Убийство вроде, товарищ майор, – сказал вдруг дежурный, – труп на Баха.

– Ну вот и езжайте.

– Дай хоть перекурить! Кофе кружку выпить. А где вторая?

– Вторая – в другом конце города. Давайте шуруйте. Утром кофе пьют… Да заскочи там к Ангаре… проверь.

Майор глянул на Дуба и поскучнел. Дотоле чудесно ожившее и помолодевшее лицо его осело и состарилось.

– Ну так чем вы подтвердите свои личности, граждане вселенной?

Дуб встал в позу:

– Жизнью!

Эдуард Аркадьевич нащупал в кармане плаща конверт, который ему предусмотрительно сунула в карман Бертолетка.

– Видите ли, у него юбилей. Ему сегодня шестьдесят лет… Вот посмотрите, может, это вас устроит? – Он положил на стол конверт.

Майор вздохнул, пробежал глазами по бумаге.

– Все это, конечно, впечатляет. Но маловато. Кто может удостоверить вашу личность?

– Октябрь! – воскликнул Дуб.

– Месяц октябрь?!

– Нет, Октябрь Ефимович Шпак. Помощник Пэна.

– Какого Пэна?!

– Депутата нашего! Только удобно ли сейчас… – Эдуард Аркадьевич обратился к Дубу:

– Удобно, удобно! Ты че, Октября не знаешь? Он никогда не спит. – Дуб нагнулся и написал на чистом листке бумаги телефон.

Майор подержал листок в руках, побарабанил по столу. Потом передал дежурному.

– Проверь.

Дежурный включил что-то, потом защелкал на клавишах.

– Все верно, – сказал он потом и тут же взял трубку звонящего телефона. Майор набрал номер. Ему ответили сразу.

– Дубовников Владимир, – подсказал ему Дуб, – и Гольдберг Эдя.

Дежурный объяснял ситуацию по телефону, и слышны были рокочущие нотки Октября.

– Хорошо, хорошо… служба наша такая… Извините.

Майор положил трубку и закурил.

– Ну, гаврики, что мне с вами делать? Он вас не знает.

– Как… – Дуб охрип от потрясения. – Он так сказал? Вы не ослышались?! – Он заматерился.

– Ну ладно, дедушки! Мне некогда тут с вами возиться. СИЗО переполнено. Там вас прихлопнут, как мух. Давайте расписывайтесь под показаниями и дуйте, благодаря Бога! Выпиши им штраф, – кивнул он дежурному.

– Какой штраф? Какая наглость! – вскричал Дуб. – Нас взяли ни за что ни про что, за юбилейным столом. На глазах у потрясенной публики под дулами автоматов. И теперь еще за это заплати! Да еще выкинут нас среди ночи.

– Слушай, старик… вшивый… – холодно сказал майор. – Я тебе сказал – ступай с Богом. У меня без тебя тут хватает забот. У меня третий труп за ночь, некогда с вами возиться. Вали… по холодку.

– Вали? – изумился Дуб. – Что значит вали? Я снимал Брежнева!

– Правда, правда! – крикнула в окошечко Бертолетка. – Он снимал Брежнева!

– Я Наймушина фотографировал… Я с Пахмутовой сидел на вечере… Я начинал телевидение…

– Да, да, – встрял наконец Эдуард Аркадьевич, нервно, как девица, одергивая плащ. – Он начинал телевидение.

– Ашот! Выведи его! – крикнул майор со скукой в голосе.

Высокий кавказец подошел к ним и, взяв за плечи, повел к двери. Он вывел их в приемную и легко подтолкнул в спину.

– Не сметь! – вскричал Дуб. – Нас вышвыривают, как собак. Мы боролись за демократию. Мы были с Солженицыным… Я никуда не пойду! Я требую, чтобы перед нами извинились. И увезли… доставили на место.

– Валы… Валы… Пока мы добрые, – добродушно ответил кавказец и пошел.

– Что? Ты, чурка! Ты смеешь меня в своем доме. Меня, который… который… Ты Яшка… ты чужеродная.

Кавказец повернул и двинулся на них. На него с визгом налетела Бертолетка, заколотила жесткими кулаками по его груди. Кавказец смахнул ее, как муху, ухватил друзей за шиворот и потащил к двери.

– Не сметь! – хрипел Дуб. – Не сметь, сволочь! Я гражданин своей страны… Я за демократию боролся…

Кавказец выволок их за двери и, столкнув лбами, швырнул с крыльца. Дуб пролетел через ступени, протирая щекой асфальт. Эдуард Аркадьевич упал полегче, и Бертолетка воробушком скакала между ними, придыхая от отчаяния, и шепотом повторяла:

– Ой, мальчики… Ой, мальчики… Сволочи! – громко крикнула она, оглянувшись, подняла камень и швырнула в захлопнутую дверь.

Дуба едва подняли с земли. Щека его была разодрана. Кровь лилась на черную рубаху. Они с трудом дотащили его до ближайшей лавочки. Он все молчал и тяжело дышал. Стояла уже морозная глубокая ночь. Дуб дрожал. Холод доставал до костей и Эдуарда Аркадьевича. Одна Бертолетка, казалось, не мерзла и все грозила кулаком в сторону освещенных дверей.

– Какая хорошая была жизнь, Эдя, – вдруг сказал Дуб, – и как скверно кончается…

* * *

Уже в стылом осеннем утреннике они едва дотащили Дуба до дому. Квартира Дуба представляла собою печальное зрелище. Вода еще стояла на полу, перекатываясь под ногами грязными лужами. Обеденный стол, который еще вчера казался им высоким искусством, стал смрадным скопищем грязных объедков.

Дуба уложили на постель, прикрыли меховушками. Бертолетка жаждала мести и ринулась вниз к соседке. Но той либо не было дома, либо она просто не открыла дверь.

– Ну, ниче, падла… Доберусь я до тебя. Ты у меня почешешь отсюда… Птичкой полетишь, – пригрозила Бертолетка и, вернувшись, заявила: – Нет, это невозможно. Садись, пять грамм надо принять.