Замыкающий

– Женщина! – Митяй поднялся, вздел зубы. – Хватит, говорю! По-твоему, и у нас любви не было?

– У нас была любовь, – внушительно сказала Варвара. – Правда, Ляка? У деды с бабой была любовь?! Вон они, наши внуки. Слатенька моя. – Варвара встала, потянулась всем своим жарко дышащим телом, легко прошла к печи и, вынув заслонку, рукою измерила жар. Потом, быстро скинув марлечки с листов, усеянных готовым тестом, метнула листы в жерло печи и прикрыла заслонкою. – Ты все забыл, Митенька!

– Я все помню. – Голос Митяя сорвался. – Только почему была?! Ты меня разлюбила?!

– Эх ты, старый дурак! Как же тебя разлюбишь, черта рыжего?!

– То-то! Ну, дай на шкалик.

– Счаз-з. Кулями.

– Вот баба, а! Гоха, че мы с имя валандаемся?

– А че б вы без нас делали? О-о. В Иркутск поедешь, там по мусоркам одни мужики шарятся. Молодые бичи. Баб-то не видала я… Баба, она все одно, выход сыщет. Хоть майонез на углу встанет продавать, хоть топор возьмет. Наш первый дом с Митяем бабы строили в войну. А вы лопухи… Чуть что – и гнуться, и за бутылку, и стреляться, и на помойку. До такого страма Россию довели, чтобы мужики по помойкам шарилися. А все отчего?

– Ну, интересно!

– Оттого, что не любите никого. Себя и то перестали любить… Тьфу на вас, тьфу.

– Счас дрын возьму. Дотрепешься!

– Ой, ой… Напугал! У дрына два конца.

Запахло печеным. Варвара проворно сдвинула заслонку и тряпицею вынула листы, тут же смазала их маслицем и прикрыла полотенчишком, с которым не расставалась.

– Ляка, репку-паренку будешь есть? – спросила она.

Внучка деловито и согласно махнула головою. Рот ее был набит хлебом. Варвара закинула в печь горшочек с репой и вновь закрыла ее заслонкой. Потом села на стул: – Счас, мужики. Немного отмякнет тесто, и чай будем пить.

– Пей сама его. Телячью радость. Варька, ну, полстакашки дай, и все.

Варвара повернула к мужу жаркое, цветущее лицо, и синие глазки ее налились прозрачными, омывающими слезками:

– Митьк, – по-детски жалобно сказала она. – Ну перетерпи разок. Ведь клялся же!

– Клянусь… Век свободы не видать! Последний раз… Ва-ре-ныш! Варежка!

Варвара густо вспыхнула, воровато глянув на соседа, и Георгий, понимая, что так Митяй называет жену в минуты любовные, отвернулся к окну. Они были похожи сейчас друг на друга. Синеглазые, светлые, сжившиеся. Проходит и их время. Давно ли они гуляли парами, и Георгий был счастлив с Милкой, собирался прожить с нею жизнь. А вот Митяй с Варварой прожили. А Милка-птица из рук выпорхнула. И жил ли он… Ничего не помнит о жизни, кроме тех коротких лет юности, когда они все были вместе и были счастливы. За это супругов Иванцовых и Клавдия не любит. Клавдия – семья, долг. Как армия… Государство. А любовь только ранила его. Правильно теща говорит:

– Вам бы все мудохаться! Любовь каку-то придумали. Кака любовь?!

Дети – это любовь. Пашка вон, под смертью ходит. Пашка, сын, мальчик… Георгий вдруг поднялся, вылезая из-за стола. Смута в душе погнала его от этого счастливого, как ему казалось, очага.

– Ты куда? Еще не выпили. Счас она… уже тронулась. А, Варька! До чего ты мужиков довела.

– Сиди, Гоха, сиди… Возьми вот булочку.

– Булочку, – ядовито передразнил Митяй. – Бу-лоч-ку.

Варвара, выразительно глянув на мужа и, поднявшись, скрылась за занавеской.

– Пей, кровопиюшка, – сказала она, выходя с «чекушкою», – залейся моей кровушкой! – Она поставила перед мужиками стаканы, сняла полотенчишко с выпечки. Георгий сразу потянулся за булкой. Пить с утра не хотелось.

– Ну все, – вдруг сказала Варвара, глядя в окно. – Абзац!

– Чего? – не понял Митяй.

– Это я научно матерюсь. Как детки твои…

– Почто материшься-то? – Митяй нетерпеливо взглядывал на бутылку.

– Соседка твоя идет вон по огороду. Плохи дела твои, Гоха. Чего это вдруг? Столько лет ногою не ступала. С тех пор как вы с Милкой в нашем сарае переночевали.

Митяй вдруг вынул изо рта челюсть.

– Вдень! – коротко приказала Варвара.

Георгий покосился, не зная, что делать ему с горячей румяной булкой. Рука чуть посуетилась и так и застыла в воздухе.

Клавдия вошла неспешно, широко открыв дверь. Чуть задержалась у порога и, увидев булку в руках у мужа, побледнела. Лицо ее сразу собралось, губы поджались.

– Клав! – малиново запела хозяйка. – Наконец-то исправилася. А я все талдычу Гоше: «Не ходи без жены! Пусть Клава придет». Проходи, Клавдиюшка, садися, вот на этот стульчик, он помягче.

Клавдия степенно, соблюдая чин, прошла к печи и присела, отставив стул от стола. Не торопясь оглядела стол, остановив взгляд на муже.

– Садись ближе, соседушка. Не вороти нос. Вон, булок че наворотила. А кормить некого…

– Чего же некого? – ответила холодно Клавдия. – Полон стол мужиков. Мой дома уже не ест. Деньгами берет – да к соседкам.

– Че пришла? – укорил Георгий. – Мужика позорить?

Клавдия холодно смерила взглядом мужа.

– Молодец ты, Клава, – сочно щебетала хозяйка, – выглядишь – ни одной морщинки. Юбка роскошная. Счас такого не купишь. Тогда правда, тоже… Кремплин… Еще старый… Опять ныне в моду входит.

– Германский еще, – тронулась Клавдия.