Замыкающий

Милка не допила, поставила на стол. От усталости и нервного перенапряжения у нее поплыло перед глазами. Она не ела уже дня два и сейчас только похватала.

– Ешь холодец-то, – уговаривали ее бабы. – Картошки с котлеткою. Ешь больше. А то худая.

– Ноне модно.

– Дурная мода – без тела жить.

– Царство небесное Толику, – сказала тихо Клавдия. – Попил он кровушки-то у нас.

– У тебя не убыло, – усмехнулась Милка. – Я-то с ним понянькалась.

Хмель ходил по опустошенному ее чреву, но есть почему-то не хотелось.

– Раздобрела ты, – заметила мирно Милка. – Тебе идет.

– Чего ж, – спокойно ответила Клавдия. – Питание хорошее. Работаю на воздухе. Молочко… Зато ты исхудала.

– Не до жиру. Быть бы живу.

– Вот кушай. Все свое.

– Спасибо, сыта по горло. Особо Толик. При жизни-то он у тебя корки хлеба не выпросил.

– Ну, положим, выпросил, – усмехнулась Клавдия, в открытую разглядывая постаревшее лицо сестры. – И не только корочки. На водку я, правда, не давала. И своего не поважаю. – Она с нажимом произнесла «своего».

Милка дернулась. Клавдия заметила это.

– Вы ведь с Толиком привыкли, что вам все даром в жизни давалось. Как бабочки порхали. – Клавдия подумала и подложила себе еще холодца в тарелку. – Не тем будь помянут братец наш.

– Мы, конечно, бабочки, – Милка пьянела, – зато ты у нас крупнорогатое…

Клавдия дрогнула, изменилась в лице.

– Может быть, – тихо и четко сказала она. – Я всю жизнь пахала. И живу только заработанным.

– И я работаю.

– Чем?!

– У тебя мозгов не хватит понять, чем я работаю.

Сестры говорили очень тихо, с улыбками на лицах, и в шумном говоре застолья никто не улавливал ссоры.

– У тебя одно «рабочее место». Там мозгов не надо.

– Смотри, сестра: если у меня оно «одно рабочее»… Поработаю еще. Не пеняй потом. Не отпущу.

– Вон он! Хоть ложкой хлебай!

– С чего бы такая щедрость?

– Богатая я баба. Без него забот хватает. Я своих деток на помойку не выбрасывала. Так что есть чем жить.

Клавдия щедро намазала студень горчицей и отправила его в рот. Не поморщившись.

Милка побледнела. Клавдия, предчувствуя выпад, напряглась.

Застолье почуяло что-то и притихло. Милка оглядела стол, соседей, встала и вышла, хлопнув дверью.

– Чего это? – спросила Варвара.

– Заплохело с устатка, – ответила Клавдия и запила горчицу стаканом киселя.

Народ расходился за полночь. Ни Георгий, ни Милка в избе больше не появились. Клавдия краем глаза видела, как светится окно флигеля.

«Пусть, – горько подумала она, – отведут душу».

Она посидела, свесив голову. Потом встала провожать последних гостей. Потом перемыла всю посуду. Приготовила ведра помоев для своих свиней. Отобрала оставшиеся продукты, годные на девять дней. Смела и промыла столы, оставив, как положено, закуски на завтрашнее поминанье. Поставила листы с холодцом в сени и накрыла их от мышей. Подумав, взялась за тряпку и промыла полы. Потом поняла, что все, сколь ни тяни, а домой идти надо. Мысль уходить одной была тяжела. Она все прислушивалась, но за окном не было ни шагов, ни стуков. «Пусть, пусть, – успокаивала она себя. – Когда-нибудь это должно кончиться. У меня дети, Пашка… Сын, внуки… У меня и без него есть чем жить. Мать надо хоронить, – вспомнила Клавдия Степанидин ночной шепот. – Нет, нет… Нельзя об этом думать». Она встала, надела пальто, отыскала шаль и, едва переваливаясь на раздутых, чугунных ногах, устало двинулась к двери. Ноги не подымались. Полчаса назад еще работала, почти не чувствуя их, а тут хоть краном себя тащи. Открыла двери из сенец, и пахнуло крепкой молодой свежестью. Белый дымок и белый снег опрятно выбелили ночную мглу. Даже в поселке самом, в его безмолвных, безглазых без свету домах что-то притихло и присмирело от первого снега. И тут она увидела, как скользнула тень по забору и раздался тяжелый скрип шагов.

– Ну, сколько можно? Что вы там?! – услышала она голос мужа.

– Ой, господи, напугал. – Голос Клавдии зачужел. – Ты где был?

– Где! Тебя уж часа полтора жду. Промерз весь. Да курево кончилось.

– А делал что? Курево кончилось!

– Бабок разводил. Бабу Кланю да Таиску. Ты же знаешь, как их провожать, как каракатиц. Да «зайди, да чайку… да здоровье»… Пришел, глянул в окно, шараборишься. Думаю, с Милкой… прибирают. Чего мешать? Ну и проторчал. Замерз, как черт… Счас бы жахнул стопарик…

– Счас, будет тебе Милка прибираться. Она сразу за тобой ушла… Я уж думала…

– Чего ты думала! Думала… – Они пошли по белой дороге.

– На гробах мы стало быть… Ну, до того не доходил ни разу… – Он оскорбленно замолчал.

– Да нет-нет, – оправдывалась Клавдия… – Думала, парни наши увели ее с собою. Она все с невестками че-то…

– Ну и что? Может, и увели… Она им тетка родная. Что ж теперь? Кончай ты это, Клавка… Все давно… – Он рукою обрубил воздух, и она, внутренне ругая себя, взяла его под руку.

– Снег ложится… все… Надо на днях Красулю резать… – И вдруг слезы нахлынули на нее. Первые за все похороны. Она ткнулась лицом мужу в плечо.

– Ты чего?!

– Толика жалко! – хрипло сказала она.