Замыкание

Полномасштабная копия бедренной и берцовых костей, закрепленная на столь же серо-матовом шарнире коленной чашечки; стопа с пятью пальцами – все скоро станет частью него и позволит свободно ходить.

– Я ожидал новой ноги, выращенной целиком. – Проявил неудовольствие Иван Александрович.

Женщина переглянулась с коллегами.

– Новый орган такого размера вырастить практически невозможно, ваше сиятельство. Поверьте, титан – идеально заменит хрупкую человеческую кость, а все остальное мы нарастим поверх. Мышцы, кожа, нервные окончания – вы не заметите разницы, ваше сиятельство!

– Я проверю, – смежил бывший князь веки, откидываясь на койку.

С колес шустро сняли ограничители и покатили Ивана Александровича к выходу. Вильнув буквально пару метров по коридору, свернули в операционный отсек – широченный, ослепляющий чистотой и сиянием направленных ламп.

Не позволив встать, старика мягко перенесли на операционный стол. Двое мужчин взяли его руки и принялись считывать пульс – будто бы нет вокруг кучи электроники… Но тут же навалилась приятная, расслабленная слабость, растекающаяся по венам от мест прикосновения. Пространство на уровне пояса шустро перегородили пластиковым экраном, а к ноге за ним склонились две дамы.

– Я хочу видеть, – властным голосом приказал старик.

И экран немедленно убрали, показав не самое эстетичное зрелище. Но в деле, когда к его телу прикрепляют нечто постороннее, не было места слабости – пусть и следующие три часа наверняка напомнят о себе не самыми лучшими воспоминаниями.

Боли не было – первую пара мужчин, удерживающая его запястья, ближе ко второму часу сменили коллеги. Организм ощущал себя уверенным, неослабленным и абсолютно здоровым. Однако видеть, как к живому приживляют неживое – приятного все равно мало.

Из операционной Иван Александрович выходил на двух ногах, слегка проваливаясь на каждом втором шаге – невольно берег вновь обретенную конечность. Та пока что ощущалась деревянной, бесчувственной, но подчинялась и исправно гнулась в колене и ступне, отчего на старика накатывали сильнейшие эмоции, скрытые за невозмутимым выражением лица.

Откланялись, выражая радость и благодарность, за то, что могли быть полезны, медики. Вертолет их не дождался – кто они такие, в самом деле, чтобы экономить их время на путь обратно?

Городскую одежду старика за три часа умудрились тщательнейшим образом выгладить и начистить – но и перед зеркалом одевался уже не прежний разбитый неудачник, держащийся за гордость и призрачные надежды все вернуть. В отражении, в этих скупых и выверенных движениях рук, осанки и корпуса, возвращался к жизни прежний князь Черниговский – надменный, строгий, безразличный и безжалостный.

Главный врач, нервно расхаживающий за дверью, лично сопроводил драгоценного клиента к выходу – по счастью, уловив изменения и не донимая бесполезными звуками своего голоса.

Да, его уважают, почитают, преклоняются перед ним – но что изменилось, отдают ли они себе отчет? Всего лишь нога? Напрасно так считать – хотя ошибутся многие.

– За такое можно и убить, – поцокал встречающий его тут же, возле машин у крыльца больницы, Павел Павлович. – А ну, обернитесь, ваше сиятельство! – Задорно попросил он, распахнув руки и оглядывая ноги князя.

Но затем Лигачев наткнулся на взгляд Ивана Александровича, и мгновенно перестроился.

– Прошу вас. – распахнулась перед Черниговским дверь.

Машина была черная – скорбная, как и все в процессии высших чиновников. Будто все они постоянно кого-то хоронили – но хоть в этот раз было понятно, кто намечен жертвой.

Иван Александрович устроился на бежевом кожаном кресле. Встречающий шустро оббежал машину и занял место рядом. К его уму – хоть Павел Павлович явно желал что-то спросить, но удержался и продолжал сидеть все то время, пока машины выруливали с парковочного пространства перед больницей и выезжали на трассу. И молчал бы дальше, если бы Черниговский не заговорил первым.

– Кто будет подтверждать свадебную церемонию?

– Один из двенадцати верховных судей Империи, Ждан Семенович.

Можно ли оспорить то, что утвердил верховный судья? Воистину, это был козырь посильнее цесаревича, демонстративно брошенный банкирами на стол.

– Этому-то деньги зачем? – невольно вырвалось у Ивана Александровича. – Ему же всегда принесут.

– Дети, внуки. Жизнь в Москве дорогая, – рассудительно ответил Лигачев. – Этому поместье, другому дом. Не жить же ему хуже других.

– Да там годового дохода под сорок миллионов! Это же Старицкого кровь!

– Вот и все так думают, – сдержанно кивнул Павел Павлович.

– Ой не за того седая голова дочку выдал, – покачал головой Черниговский, вспоминая события как бы не столетней давности.

Затем и вовсе откинул эту мысль – без разницы, как распорядились приданым Старицкого, и отчего жить потомку приходится чужими деньгами. А то так покопаешься – и придешь к выводу, что предприятия обанкротились не по вине неумелых руководителей, а аккурат для того, чтобы верховному судье пришлось брать чужие деньги. Не надо искать тайных мотивов и интриг там, где человек может быть просто мразью.