Занавес упал

Задыхаясь, жадно хватая ртом воздух, Дарья освободилась от чар. Она с трудом держалась на ногах, голова кружилась, перед глазами все расплывалось, сердце колотилось так сильно, словно пыталось как можно скорее выработать весь свой ресурс. Дарья зажмурилась, мысленно досчитала до трех, стараясь прийти в себя. Когда открыла глаза, увидела копию Киры. Девочка, вытянув руки в стороны, стояла между ней и Грозой. Преграждала путь, защищала.

— Отпусти ее! Отпусти их обеих! Она это заслужила! — Девочка топнула ножкой. — Сделай это, и я перестану тебя ненавидеть! Мы, твои дети, никогда и ни о чем тебя не просили, но сейчас я прошу… отпусти их. Ты выпила ее досуха, она больше не нужна тебе. Хотя бы раз нарушь свои же правила. Сделай это!

После ее слов наступила тишина — долгая, тягучая, напряженная. Дарья рассудила, что сейчас станет свидетельницей настоящей неумолимой ярости стихии. Как это будет? Ураган из тоннелей-глаз вырвется и поглотит остатки камеры пыток, особняк, километры пространства? Молнии испепелят леса, землю, окрестные деревни? Такая тишина просто обречена закончиться яростью.

Но она закончилась хохотом.

В звуках, которые издавала Гроза, слышались металлический скрежет, треск электрических разрядов, посвист ветра. Но все же это был хохот. Эмоциональный взрыв могущественного существа.

— Освободи их, — опустив руки, печально попросила девочка.

Хохот стал громче, к нему присоединилось многоголосое детское хихиканье. Среди мглы загорались и гасли сотни синих искрящихся глаз. Дарья стояла, пошатываясь. Она зажала уши ладонями и принялась мысленно твердить себе: «Я выдержу, выдержу…»

— Освободи, освободи, освободи… — повторяла копия Киры.

Неожиданно хохот прекратился, но его отголоски еще звучали какое-то время в мглистом пространстве. Гроза отступала, напряжение в воздухе спадало. Дарья с недоумением отняла ладони от ушей: «Что происходит?! Почему она уходит?!»

Гроза исчезла так же, как появилась, — погрузилась медленно во мглу. Ее бледное лицо словно бы растворилось. Дыхание-ветер звучало все тише, тише…

Девочка повернулась к Дарье:

— Сковородка? Это даже глупее, чем резиновыми пульками в небо.

— Почему? — сдавленным голосом произнесла Дарья. — Почему она ушла?

— Не спрашивай. Просто прими это.

Мгла вокруг словно бы выцветала, превращаясь в спокойный белесый туман. Запахло свежестью, какая бывает после дождя. И в воздухе больше не было напряжения.

— Все закончилось, — прошептала Дарья. — Занавес упал. Занавес упал?

— Для тебя — нет.

— Что это значит?

— Увидишь. — Девочка грустно улыбнулась. — Нас с тобой больше ничего не связывает. Я оборвала нить. Ты свободна. Боюсь, что за это мне придется заплатить большую цену, но… впервые я тоже чувствую себя по-настоящему свободной… Даже странно… мне хочется танцевать. Помнишь, как я танцевала? А ты играла на той штуке… баяне. — Она улыбнулась. — Я все помню. Все. Но скоро забуду. Мать сделает так, чтобы я забыла. А теперь иди. Твоя дорога лежит сквозь туман. Не задавай вопросы, просто иди.

Дарья поглядела на стол, на телевизор, на сковородку. Все это были частички привычного мира. Мира, где идут войны, где времена года сменяют друг друга, где в лесной могиле лежит старик, где в канализационном колодце гниет труп Артура. Ей в этом мире больше не осталось места, и сожалений по этому поводу она не испытывала. Хотелось покоя. Абсолютного, ничем не замутненного покоя.

— Просто — иди, — мягко повторила девочка. — Иди.

И Дарья пошла. Прежде чем войти в белесую дымку, оглянулась. Копия Киры улыбнулась ей, подняла над головой колокольчик и тренькнула: динь-динь, динь-динь, динь-динь… прощай… прощай… прощай…

Дарья улыбнулась в ответ и сделала шаг в неизвестность. Туман принял ее в свои объятия. Он клубился вокруг сонно, в его толще возникали и медленно таяли мутные силуэты.

Она не думала о том, куда идет, зачем… Просто шла. В голове, тихо и совершенно не навязчиво, зазвучала та самая мелодия, которую играла на пианино учительница в интернате. Мелодия то умолкала, словно улетая вдаль, то снова возникала. Из памяти мягко и незаметно стирались воспоминания о камере пыток. Воспоминания о Викторе, Свине, Артуре, Розе, Пастухе… и смерти Киры. Они исчезали, и так легко становилось на душе, и эта легкость казалась естественной, привычной. От страданий и злости не осталось даже отголосков. И Дарья вдруг с какой-то детской радостью вспомнила, что сегодня Полянкин день! Ну конечно же, и как она могла забыть? А где Росинка?

Туман расступился, и Дарья увидела солнечный островок. Поляна с ветвистым кленом, кустами ежевики и искрящейся от росы травой. Кошка, помахивая черным хвостом, наблюдала за порхающими бабочками-лимонницами.

А на покрывале, возле корзинки со снедью и книжкой сказок дядюшки Римуса, сидела Кира.

— Ма, ну где ты ходишь? — с легкой обидой воскликнула она. — Полянкин день ведь уже начался! Ты что, забыла?

Дарья засмеялась, а потом подошла и тоже села на покрывало.

— Я кажется… где-то плутала. Уже и не помню где. Да и не важно.

Кира улыбнулась:

— Это будет самый лучший наш Полянкин день, правда, мам?