Занимательные истории

Царь обратился к ним с такими словами: “Мудрый человек должен выискивать в себе недостатки для того, чтобы от них избавляться. Видите ли вы какой-нибудь недостаток во мне или какой-нибудь изъян в моем правлении?” — “Только один, — ответили они, — и если ты обещаешь нам безопасность, мы укажем тебе на него”.

Царь обещал им безопасность, и они сказали: “Мы видим, что в тебе все новое” — они хотели сказать, что в нем нет царской крови. “А как, — спросил он, — обстояло дело у царя — моего предшественника?” — “Он был царский сын”, — ответили они. “А у его отца?” Они повторили тот же ответ.

Так он повторял свой вопрос, перебрав не менее десяти царей, и каждый раз получал один и тот же ответ, пока не дошел до последнего, о котором мудрецы сказали, что он был завоевателем. “В таком случае, — сказал он, — я как этот последний в ряду царей, и, если мои дни продлятся и мое правление будет успешным, царство останется за моими детьми и у их потомков будет такая же царская кровь, какая была у моих предшественников”.

После этого мудрецы простерлись ниц перед царем в знак своего согласия, ибо так они обычно выражали свое одобрение или показывали, что признают себя побежденными, и с тех пор этот царь еще более укрепился на престоле.

Я сказал на это кади: “Эту мысль арабы высказали уже давно, и всего в двух фразах, так что эта длинная история, попавшая к нам из чужих краев, вовсе не нужна”. — “Что это за фразы?” — спросил он. Я ответил: “Арабы рассказывают, как двое хвастались друг перед другом и один сказал другому: „Моя родословная начинается с меня, а твоя — кончается тобой"”.

(3, 69, 104) Вот что рассказал мне аль-Хусайн ибн Мухаммад аль-Джуббаи со слов торговца тканями из Шираза Абу-ль-Касима Амра ибн Зайда, проживавшего в Багдаде:

— Мне передал Ибн Хамдун ан-Надим, — говорил он, — со слов одного своего предка, что аль-Мутаваккиль до безумия любил индийское алоэ и однажды вечером пожаловался на его недостаток.

Он говорил:

— Я сказал ему: “Повелитель правоверных, цари не гнушаются попросить у других царей подарить им диковинные вещи, которые есть в их землях. Если бы ты послал индийскому царю хороший подарок и попросил бы у него индийского алоэ, в этом не было бы ничего постыдного”. Халиф ответил: “Тогда ты будешь моим посланцем”.

Я не хотел, но он настаивал, пока я не согласился, сожалея о своем предложении, хоть оно и было вполне разумно, но таило в себе опасность для моей жизни, Я сказал себе: “Я вполне мог бы промолчать”.

Аль-Мутаваккиль стал собирать подарки, а я готовился к путешествию и составил завещание, так как не очень-то надеялся вернуться домой. “На всякий случай, — подумал я, — нужно захватить с собой хороший запас вина: если поднимется буря, я выпью, опьянею и не замечу, как буду тонуть, и ничего не почувствую”.

Я взял с собой изрядный запас кутраббульского вина, бурдюк хорошего меда и сирийских яблок, залив их медом, чтобы лучше сохранились. Путешествие мое длилось несколько месяцев, и мне пришлось перенести много разных бед, но в конце концов я добрался до берегов Индии. Там я достал лошадь и ехал из города в город, пока не прибыл в Лахор — столицу самого главного из индийских царей.

Я въехал в город в сопровождении охраны, которую выслал царь. Меня встретили, приняли весьма уважительно, дали мне слуг и поместили в хорошем доме. А у царя в это время был прием, на который меня привели. Он был окружен придворными, стражниками, воинами и подданными, а сам сидел на троне, облаченный в одеяние из двух кусков китайского шелка — один был наброшен на верхнюю часть туловища, проходил под мышкой, и конец его лежал на плече, а другой облегал нижнюю часть туловища. На шее у него на шнурке висел мешочек из того же шелка, и я не знал, что в нем было.

Обратившись ко мне через переводчика, он спросил: “Зачем ты прибыл?”

Я ответил: “Повелитель правоверных хочет установить дружественные и теплые отношения между ним и тобой и посылает тебе со мной дары”. И я спросил его разрешения принести их. Переводчик ответил мне от его имени вежливо и любезно, что царь принимает дары. Я ушел с его посланцами, и они взяли у меня подарки. А я продолжал посещать его приемы.

Прошло несколько дней, и однажды жарким полднем он позвал меня. Я вошел в большую приемную, где обычно бывал, и увидел, что в ней почти никого нет. Меня повели из комнаты в комнату, и в конце концов я оказался в прекрасном внутреннем покое, который был убран красиво и с большим вкусом, наподобие одного из покоев в халифском дворце. Царь сидел на роскошном табаристанском ложе. На нем была рубашка из тонкой льняной ткани и шаровары из дабикийской ткани, багдадского покроя, а его подушка была вышита золотом и серебром. Перед ним стояло множество золотых и серебряных сосудов иракской работы, прекрасной формы — они были наполнены камфорой, розовой водой, амброй и наддом — и множество статуэток.