Запах снега

На третий день после выхода из каньона лыжня Графа пересекла буранку. Группа пошла по ней. Буранка бежала по реке, потом полезла в лес, на склон и вскоре вывела Бессонова и девчонок к заброшенной узкоколейной железке, по которой когда-то возили добытый зеками уголь. Уходящее солнце светило прямо в проем дороги, между двумя стенами деревьев, которые, казалось, готовы были сжать его, словно Сцилла и Харибда. У полотна стоял забытый людьми и Богом черт знает в каком году ржавый остов-вагон.

Здесь Граф остановился, чтобы прочувствовать момент. Через восемь километров они закончат маршрут. Закончат точно, потому что нарисованная на карте жирной черной линией железка шла прямиком в поселок Советский. Все. Дальше – поезд, самолет, Москва.

Теперь, когда все завершилось, он чувствовал усталость. Душевную. Слишком необычным, слишком сложным для сердца и ума стал для него этот поход. Первая лавина. Первая любовь. Не чересчур ли для того, кто считал свою жизнь окончательно сложившейся? Не слишком ли для того, кто был уверен, что взошел на перевал и дальше – только вниз?

– Я люблю железную дорогу за то, что рельсы могут бесконечно далеко отражать солнечный и лунный свет, – сказала, подходя, Лика.

Стоя к ней спиной, Граф молчал.

– Ну, чего ты?

Лика встала рядом, заглянула ему в лицо.

– Злишься на меня?

Не снимая лыж, приподнялась на цыпочках, повернулась к Графу, взяла его за плечи и коснулась губами его губ. Потом еще. Проникла языком в рот. Граф не препятствовал. Она целовала его и целовала, а он стоял, опустив руки, совершенно беспомощный, даже не в силах рук поднять. Когда закончила, посмотрел ей в глаза, тихо спросил:

– Зачем же ты меня спасла, милая? Как же я дальше жить буду?

Лика отпустила его плечи, развернулась, взяла в руки палки, помедлила и каким-то странно не своим голосом произнесла:

– Время покажет.

Там, куда она смотрела, садилось солнце.

XXXVI

Когда они уже третий час шуршали лыжами по темноте, железку пересек широкий зимник. Не успели Лика и Граф дождаться подотставшую Надюху, как саданул по глазам свет автомобильных фар. Через минуту возле них остановился камаз, водительская дверь резко распахнулась, и с подножки легко спрыгнул сбитый, в тельняшке, мужик, жестко пожал Графу руку и представился:

– Дядя Леша, Афган-89!

– Тезка, – потирая руку, по-детски радостно расплылся в улыбке Граф.

Подошла обалдевшая Надюха.

– Вас Михалыч третий день ждет, – сказал дядя Леша.

Не заботясь узнать, кто такой Михалыч, Граф сразу спросил:

– Группа Капца вышла?

– Нет вроде… – Почесал в затылке дядя Леша. – Кажется, кроме вас, никто не выходил. Но вы у Михалыча уточните.

У Графа засосало под ложечкой. Дядя Леша продолжал:

– Поселок в двух километрах. Я тут не развернусь, так что уж дойдите сами. Как дома увидите, у Михалыча – крайний слева, с хорошим таким забором. На калитке табличка «МЧС».

Поселок появился внезапно, как в старой сказке. Дорога повернула, и вдруг – из ниоткуда возник свет близкого окошка. Улицы поселка не освещались. Лишь вдалеке, на противоположном краю, горел фонарь железнодорожной станции. Граф сбросил лыжи у забора и постучал в калитку с табличкой «МЧС». Никто не открывал. Тогда Граф встал на цыпочки, глянул за забор на светящееся окошко и закричал:

– Михалыч!

Крик разнесся по задремавшему в тишине поселку. Дверь дома отворилась, и в ее светлом проеме Бессонов увидел сгорбленную старушечку.

– Михалыч!! – крикнул он снова.

Дверь захлопнулась, но через минуту отворилась снова. Теперь на пороге показалась девочка-подросток в джинсах, унтах и узорчатом халате. Соскочив с крыльца, она подбежала к державшемуся за забор и задравшему голову Графу, рассмотрела внимательно и, не сказав ни слова, убежала обратно в дом.

Они уже порядком замерзли и решили проситься ночевать на станцию, когда калитка отворилась.

– Да это же туристы! – ахнул звонкий женский голос. – Забегайте скорее!

Довольно молодая женщина-удэгейка, с осанкой танцовщицы и удивительно мягкими, плавными манерами без лишних расспросов повела их в дом. Она будто плыла по двору, и за ней тянулся шлейф домашних запахов – теплого молока, свежего хлеба и овечьей шерсти. Оставив рюкзаки и лыжи на улице, они вошли в ярко освещенные сени. Граф заглянул в лицо удэгейки – миловидное, но как будто чем-то озабоченное.

– Муж ждал вас, – улыбнулась она. – Скоро придет. А вы пока поешьте да в баньку.

– Наконец-то, – выдохнула Лика, а Надежда сладко потянулась.

Когда был выпит весь чай и съеден ужин и Надежда, вымывшись первой, засопела в спальнике на мягкой шкуре, а Лика пошла в баню, Граф отправился за ней. Он знал, что она ждет его и был готов получить награду. Скинув в сенях пуховку и одетые на босу ногу ботинки, Бессонов решительно толкнул тяжелую дверь.

Теплое, благоухающее пожухлой березовой листвой пространство освещалось через дверцу печки, специально сделанной из оргстекла. Лика стояла к нему спиной и в оранжевом свете печи была так ослепительно прекрасна, что Граф застыл. Его вдруг обуял дикий, животный страх, как будто между ним и Ликой сжался в комок мышц готовый к прыжку тигр.