Запах стекла

Никогда потом не рассказывал он про Чад, в основном, по паре причин. В основном, чтобы его не наказали за службу в иностранной армии. Только ведь человек всегда остается человеком — всегда чего-нибудь ляпнет на пьянке или любимой девушке. И его всегда спрашивали, почему так, раз он был во французской армии, он ни слова не знает на этом языке. А ведь было совсем даже наоборот — французские слова он знал, и даже много. К примеру: «уи», «вулеву куше авек муа сескуа» (ну и парочку других свинств) и «йебббисссь ты квупппый ллягггвушатттник» (все это следовало произносить с соответствующим акцентом). А других слов и не требовалось. Наемниками были сплошные поляки, немцы, несколько югославов, парочка чехов и один то ли «лайми», то ли новозеландец, то ли хрен знает вообще. Все команды отдавались по-польски или по-немецки (например: «Stillgestanden, сукин сын! А еждели нет, то я тебе schissen по морде!»). Местного наречия и так никто не понимал. Негритосам достаточно было пошелестеть банкнотами, и ты уже имел все, что только хотел. Например, банку «колы», купленную на базаре калек и инвалидов. Хофман купил такую за соответствие, вроде бы, пары американских центов. Выпил на месте, потому что безрукий тип именно этого, похоже, и ожидал. Потом однополчане его спасали, утвепрждая, что местные способны подделать даже фабрично закрытую банку, и хрен его знает, какие там бактерии. Его хотели дезинфицировать спиртом, но не вышло, потому что спирта не было, опять же, кто-то сказал, что спирт при такой температуре европейца просто прикончит. Оставалась водяра! И все вышло очень даже клево, и вечеринка по причине появления в отряде «совершенно новенького трупа» очень даже удалась.

Но вот учения были блядски тяжелыми. Наказания тоже — напритмер, очистка резервуара с нефтью или сидение, в самую жару, в металлической бочке. Люди выли, буквально выли! Но перелом наступил значительно позднее. Во время полевых учений разведка перехватила какого-то негра. Царила паника по причине возможного визита журналистов и фотографов, так что отнеслись к нему соответственно. Только негр не был похож ни на журналиста, ни на фотографа, разведчики обработали его уже значительно раньше. У него были связаны руки, лицо в крови; текло из носа и из уха. Сержант приказал четко: «Допросить пленного!». Вот же, блин… А по какому? По-польски?! Что ему сказать?

Но намерения сержанта были ясными. «Допросить» — ткнул он пальцем в какого-то солдата. Тот понял немедленно и бахнул негра кулаком в лицо.

— Окей, — сержант не вникал в эффекты допроса. — Следующий.

Второй приложил пленнику в солнечное сплетение так, что тот свалился на землю.

— Теперь ты! — указал сержант на Хофмана.

Ах! Нужно было выставить себя в наилучшем свете. Показать перед коллегами, что ты не пушечное мясо, а мужчина. Хофман вытащил из кармана кусок кабеля с нанизанными металлическими трубками. Такая штука производила впечатление в казарменном баре. Кабель с трубками зловеще свистнул в воздухе.

И вот как раз тогда Хофман почувствовал нечто такое, что в его жизни появилось в первый раз. Во всей этой усталости, отупении, среди ужасной вони пота какая-то мысль упрямо сверлила его мысли.

— Нет! — сказал он, пряча кусок кабеля назад в карман.

— Что «нет»?

— Не стану я бить связанного человека! — крикнул он чересчур громко.

— Чегоооо?!

— Я не стану бить безоружного типа! И зверя из меня не сделаешь!

Какое-то время сержант пучил глаза, а у Хофмана перед глазами стояли все наказания, которые на него могут навесить. Чистка резервуара с нефтью, карцер или металлическая бочка в жару…

— Не сделаешь из меня зверя, — повторил Марек.

Старый сержант, пускай хам и примитив, помнящий еще армию Андерса, как утверждали некоторые, подошел поближе с другим выражением на лице. Долгое время он что-то пережевывал внутри себя; чмокал, чавкал, прикусывал губу. С этими типами из Второго Корпуса что-то было не так. Слишком давно в армии. В конце концов он произнес:

— Собственно, сделал, — глянул он прямо в глаза Хофману. — Только что я и сделал из тебя зверя. Ха-ха-ха… Хищника.

Он смеялся и сыпал шутками, а окружавшие его солдаты ничего не понимали. Но потом сержант пришел в себя.

— Ну ладно, — буркнул. — Это ты выпендрился. Разведка. Один. Сотка. Пошел.

Слово «разведка» означало, что Хофман обязан снять шляпу с узкими полями и надеть стальной шлем, который здесь называли «печкой для выжигания мозгов», а потом побежать перед отрядом. Слово «сотка» означало, что он обязан пробежать сто метров (ну ладно, скажем, сто шагов — метров в этом бардаке отмерить никак не удавалось). А кроме того, идти он обязан сам.