Запас прочности

Сорокин рассказывает, как было дело. Мотористы не заметили, что под клапан замещения в топливной цистерне попала ржавая проволока. Когда были на поверхности, вода текла незаметно, а погрузились — забортное давление увеличилось, и в щель ударил фонтан. Включили помпу — она засорилась. Пока удалили засосанную в трубу паклю, пока снова собрали магистраль, вода залила аккумуляторы. Сейчас течь устранили, но выкачивать воду нельзя, так как усилится выделение хлора. Решили до всплытия все оставить как есть, а вахтенного в отсеке менять через каждый час.

В 17.00 всплыли, предварительно выкачав из аккумуляторной ямы около трех тонн забортной воды. Провозились с батареей до двух часов ночи. Ничего, привели в порядок. Зарядка прошла нормально. Но в отсеке, несмотря на усиленную вентиляцию, еще долго пахло хлором.

18 ноября после полудня, когда мы еще лежали на грунте, послышались сигналы. Я думал, что это вызывают нас, и поспешил в центральный пост. Командир остановил меня:

— Не торопитесь, Виктор Емельянович. Этот сигнал нас не касается. Это вызывают «Л-3». Значит, она благополучно добралась.

Часа через три вызвали и нас. Когда ошвартовались у пирса, неподалеку у причальной стенки стояла «Л-3». Отдав распоряжения о зарядке батареи, иду навестить друзей. У причала встретился со старпомом «Л-3» капитан-лейтенантом Владимиром Константиновичем Коноваловым и инженер-капитан-лейтенантом Михаилом Андрониковичем Крастелевым. Поздравили друг друга с благополучным возвращением.

— Видишь, какое благополучное у нас возвращение, — сказал мне Михаил Андроникович, показывая на перископ, который согнут и всей своей длиной висит над палубой.

Друзья рассказали мне, что они попали на таран вражескому кораблю. Тумбу перископов свернуло на 45 градусов. Командирский перископ согнулся и повис перпендикулярно борту. Плавать с таким «тралом» среди минных полей было нельзя: все мины захватывал бы. Ночью всплыли и с огромным трудом при помощи талей развернули его в сторону кормы. Вот так и плавали без перископов…

Оглядываю лодку. «Л-3» — подводный минный заградитель. Превосходный, могучий и красивый корабль. Перед войной я плавал на таком же. Сейчас его не узнать. Ржавый борт весь во вмятинах и рваных ранах. Знаю, что и внутри корабля редкий механизм не пострадал от бомбежек. И все-таки люди воевали. На минах, поставленных гвардейской «Л-3», подорвались и затонули два транспорта.

Ночью под эскортом нескольких кораблей мы покинули Лавенсари.

Стоял десятиградусный мороз. За Шепелевским маяком начали попадаться шуга и битый лед, а после Толбухина маяка мы попали в 5-сантиметровый лед. Морские охотники не могли его преодолеть. Вперед пошла «Л-3». Своим могучим корпусом она пробивала путь. Лед звенел и скрежетал под ее форштевнем. Вслед за «Л-3» продвигались остальные корабли, вытянувшись длинной вереницей.

Пирс был заполнен народом. Казалось, весь Кронштадт высыпал в этот поздний час встречать свои возвращающиеся подводные лодки. Первым, к кому я попал в крепкие объятия, был Борис Дмитриевич Андрюк. Нам жали руки, тискали бока, неуклюже, по-мужски, целовали. Я плохо видел лица друзей: темно, да и глаза полны слез. Ничего не поделаешь: все же мороз!

Нашу лодку поставили в док. Только теперь, когда она вся была на суше, мы увидели, как она изувечена. Полтора метра форштевня вырваны «с мясом». По правому борту в легком корпусе зияет пробоина длиной 3,7 метра и шириной почти 2 метра. Стало понятно, почему лодка в последнее время так склонна была к неожиданным кренам.

Мы смотрели и удивлялись: как же мы плавали на таком корабле?!

Корабль нуждался в большом ремонте. Работы на нем уже развернулись вовсю. Ко всему привычные заводские рабочие с помощью матросов меняли листы обшивки, перебирали механизмы.

В «ремонте» нуждались и люди. Я, например, после похода весил меньше 50 килограммов. Все мы вымотались крепко. И вскоре нас по очереди стали направлять в «госпиталь выздоравливающих командиров». Размещался он в здании Государственного оптического института на Васильевском острове, рядом с Университетом. На дворе уже стояла зима, а здесь мы оказались в каком-то тропическом оазисе. В коридорах и палатах зеленели целые заросли причудливых растений. Благоухали яркие цветы. Здесь были рододендроны, филодендроны, агавы, орхидеи и кактусы. Высились стройные пальмы. Откуда они здесь и как они сохранились в блокадном Ленинграде?

Оказалось, доставили их сюда научные сотрудники Ботанического сада. Полуживые от голода и холода, эти энтузиасты на себе перенесли из разрушенных бомбами и снарядами теплиц эти редкие экземпляры тропической фауны и ухаживали за ними, как за капризными детьми.

Коллектив врачей госпиталя, руководимый военврачом 2 ранга Веригиной, окружил подводников вниманием и заботой. Нас кормили со всей щедростью, какая только могла быть в осажденном городе. Меня две недели продержали в постели, затем разрешили совершать небольшие прогулки по городу.

В Ленинграде жилось еще тяжело. Но с питанием стало немного лучше. Реже навещали город вражеские самолеты.