Записки бойца Армии теней

Тогда… тогда мы все в той же Германии! Будто в подтверждение, перед нами опять пахота. Та же последовательность: пахота — клевер — проволока — клевер — пахота!.. До предела натянутые нервы начали сдавать. Вскакиваем на ноги и, насколько это позволяет пахота, на которой ноги скользят, подворачиваются, проваливаются, бежим, спотыкаемся, падаем, шепотом ойкаем, чертыхаемся… Еще немножко, еще чуть-чуть… лишь бы подальше вперед! А вперед ли? Не бежим ли мы назад?.. Все равно, из последних сил продолжаем бежать, лишь бы бежать. Уже шумим, натыкаемся друг на друга, ругаемся… Сейчас нами руководит, придает последнюю энергию какое-то слепое, отчаянное упрямство. Вдруг где-то сзади послышалось что-то вроде выстрела. Тут же валимся на пашню, вжимаемся в нее. Вспыхивает яркий-яркий свет, становится светло, как днем. Свет этот неестественный, мертвенный, словно от карбидной лампы. Чуть поворачиваю голову: с неба медленно опускается яркий светильник. Ракета на парашюте! Увидят нас или нет? Лежим недвижимо, словно трупы. Так проходит, как нам кажется, целая вечность… В тишину начал постепено вклиниваться далекий звук приближающихся самолетов. Ракета угасла. Вторую не выстрелили. Или нас не заметили, или не решились демаскировать границу.

Когда мы бросились на землю, потеряли всякое представление, откуда и куда перед тем бежали. Встали. В каком направлении продолжить путь — неразрешимая загадка! Идти наугад бессмысленно. Присели поплотней друг к другу, из всех курток соорудили над головой нечто вроде шалаша. Один из нас на ладони установил горизонтально компас, другой над ним чиркнул спичкой: стрелка указала север-юг. Как нам показалось, бежали мы перед тем на север!

— Не туда!.. Не туда мы бежали!.. Мы бежали обратно в Германию!.. — вскричал, запаниковав, Николай и набросился на меня с руганью: — Ты нас предал! Завел обратно в Германию!.. Мы дважды переползали под той же проволокой!.. — орал он и тряс меня изо всех сил, готовый растерзать на части.

У меня не было сил вырваться из его цепких рук. Крик он поднял такой истерический, что надо было быть поистине глухим, чтобы издали не слышать его. И… мне пришлось ударить его в висок рукояткой ножа. Попал, видно, хорошо: он сразу обмяк. И нам с Михайлой пришлось его волочить. Еще сто, еще двести шагов, еще, еще… Пахота кончилась, трава. Николай очень тяжел, мы на него израсходовали все остатки сил. Хоть бы стог сена! Такая тьма, что друг друга не видим… Услышали журчанье ручейка, повеяло сыростью и прохладой. Еще несколько шагов протянули Николая на звук ручья… и упали в полном изнеможении…

В глаза стали ударять лучи поднимавшегося солнца, и я проснулся. Мы лежали над самым ручьем, над которым поднимался пар. Оглядываюсь: шагах в ста от нас стояло три невысоких стога сена. Метрах в двухстах тянется лента узенькой асфальтовой дороги. По ней взбирается велосипедист. Вскочил, со всех ног бегу к нему:

— Месье, где я? Все еще в Германии или уже во Франции? — с тревогой задаю я вопрос, который меня так гложет, что не в силах был понять его коварного смысла.

— Бонжур, месье! Германия — там, вон за тем бугром сзади вас… приветливо заулыбался крестьянин. — Полкилометра отсюда…

Охватил неописуемый восторг. Даже забыв поблагодарить, я стал бросать вверх и ловить мой берет, приплясывать, делая немыслимые антраша, прыгать, как сумасшедший… Затем помчался к своим:

— Эй, рохли! Разлеглись тут! Вставайте! Мы во Франции! Ура! Свобода!..

* * *

…Я вспомнил, как все встрепенулись, будто ошпаренные, запрыгали, заплясали… Вспомнил, как крепко стал меня обнимать Николай, радостный, всепрощающий и одновременно виноватый, хоть и с хорошей «плямой» на виске. Он тискал меня и все время повторял одно и то же: «Ты… ты… ты…» И здесь, в этом ледяном гробу, я самодовольно улыбнулся…

* * *