Записки бойца Армии теней

— Я — русский. А путь в Бухенвальд — длинная история… Во время нашей встречи Добри сказал, что внутри лагеря сейчас, как и объяснял нам блоковой, правят антифашисты, что они, политические, носят красные винкели. На первом старосте тоже был красный. Без буквы в нем. Следовательно, он — немец, политический. Я сжато рассказал свою историю. Первый староста слушал внимательно и участливо. Оказалось, ему известно о том, что я собирался бежать в пути, и он поинтересовался о причине. Я ответил, что вместе с товарищами мы неплохо изучили коварство нацистов и, ясное дело, не поверили, что нас везут, якобы, на работу… Староста некоторое время разглядывал меня, потом заговорил откровенно, перейдя на «ты». Он назвал себя антифашистом, много лет проработавшим в подполье как социал-демократ. Откровенность Эриха Решке, так он представился мне, дружеский и участливый тон беседы окончательно убедили, разрушили сомнения, и я стал подробней отвечать на вопросы. Решке интересовался всем: где изучал языки (разговор шел на немецком), как удалось бежать из плена, при каких обстоятельствах стал участником Сопротивления, как попал во Франш-Конте… Я понял, что многое из моей биографии ему известно от Добричко, так что слишком прятаться нет особой необходимости.

— Вот мы и познакомились! — впервые улыбнулся Эрих Решке и пожал мне руку.

* * *

Дисциплина в лагере была жесткой. «Привыкание» к ней начиналось в карантине. С первого же дня нас приучали к мгновенному подъему, уборке своих мест. Долго обучали выполнению команд: «Мютцен аб! Мютцен ауф!» (Шапки снять! Надеть!), команде «Ахтунг! Штильгештанден!» (Внимание! Смирно!). Эсэсовцы не терпели расхлябанности, медлительности, нечеткости: нарушителя ожидало избиение палками, издевательства. Не давать повода для напрасных мучений — вот в чем был смысл этих тренировок-муштры. Но были и излишние жестокости, чтобы с корнем вырвать малейшую строптивость: подолгу держать на морозе и ветру, не впуская в блок. Кроме того, известно, что некие низменные личности, дорвавшись до власти, ею упиваются. Это и приводило к простудным заболеваниям, «закалка» вела к излишней смертности. Из отбора — отбор! Впрочем, жизнь каждого из «карантинной массы» и ломаного гроша не стоила.

В блоках, как и в бане, висели таблички: «Одна вошь — твоя смерть!» Чистота, гигиена и профилактика не давали вспыхнуть эпидемиям. Пайки были мизерными, каждая крошка хлеба — лишний день жизни! Абсолютно не допускалось воровство. За него — суд Линча. Одеяла, одежда были в основном из негреющей стеклоткани. Но и их порча — рвать на портянки, на шарфы — каралась как «преступление против солидарности» по отношению к товарищам: ты погибнешь, а вещи эти послужат следующему. Этот дух культивируемой солидарности прививали и воспитывали, стремились сохранить в человеческом существе хоть частичку его достоинства и этим препятствовали эсэсовцам превратить подневольную массу в стадо животных, в безмолвных и послушных рабов-автоматов.

* * *

Через несколько дней нас распределили по рабочим командам. Я попал в команду «Энтвессерунг» — по дренажированию и осушению болотистых мест за чертой лагеря. Рыли траншеи, засыпали их камнями, грузили вагонетки землей, щебнем, гоняли их по рельсам…

Однажды, вернувшись с работы, я неожиданно столкнулся с тощим узником с ввалившимися глазами. Что-то в нем знакомое. Вгляделся:

— Анж, ты ли это? — Алекс!.. — и слезы брызнули из его глаз. Из моих — тоже. Анж Ле Биан уже более месяца как здесь. Сколько перетерпели они с Ивом Селлье! Мучили их, истязали в гестапо смертным боем. Запястья его тоже были в шрамах от пиления и ожогов от сигар. Применяли к ним и другие изощренные пытки… Ума не приложу, как им удалось всё это перенести!.. Но оба оказались слишком крепкими орешками — не расколоть! По мнению Анжа, их предал связной из Парижа, забравший у Ива готовую схему ПВО Нанта: именно недели через две после этого их и арестовали… Везли его в Бухенвальд по той же «дороге в никуда», по сто пятьдесят человек в одном вагоне. Четверо суток пришлось им провести стоя на цыпочках, без воды, без воздуха, в ужасающем смраде… Многие не выдержали, соскользнули на пол под ноги других и были затоптаны до смерти, другие погибли от удушья…

Я рассказал о себе, сказал, что теперь я — Глянцев. И тут моего изможденного друга разобрал нервный смех:

— Ха-ха-ха!.. Черт вас всех знает, такой кроссворд, что теперь думаю: а кто такой я сам? Анж или не Анж? Заморочили вы голову гестаповцам… У меня допытывались, где Попович? Я утверждал, что его давно нет во Франции. Спрашивали о каком-то Качурине, — впервые слышал такую фамилию! Показывали и фото какого-то чудака с усиками… Что-то знакомое, но лучше утверждать, что не видывал. И о Глянцеве спрашивали… Тоже мне незнакомый… Я ведь тебя с усиками никогда не видел, да и прическа там совсем другая…