Записки бойца Армии теней

— Сасси, не торопись: я взяла билет на утренний поезд, так мне посоветовали в кассе: он идет прямо до Безансона, нет надобности делать пересадку в Дижоне. И не надо будет болтаться целый день. Это же глупо! Правда, здорово я придумала?

Не выполнить приказа Мишеля! Я заметался по комнате, обхватив голову руками и чуть ли не крича:

— Ой, что ты наделала… что ты наделала!.. Она заплакала. А слезы женщины, да еще такой, как Ренэ, что нож по сердцу. Я принялся ее утешать…

— Сасси, — говорила она, всхлипывая, — что-то в моем сердце неспокойно… Будто оно говорит, что видимся с тобой в последний раз… Так хоть подольше побудем вместе, проведем последнюю ночку…

А если это и впрямь так?! Вдруг это действительно в последний раз? Жизнь ведь такая ненадежная…

* * *

6 июля, в пять часов утра, в дверь громко постучали. Кто бы это? Если Мишель решил проверить, то нагорит же мне! Я притих, обхватив Ренэ…

— Откройте! — и опять настойчивый стук, требовательный, уже грохочущий!

— Уврэ иммедьятеман! Немедленно!.. Полис аллеманд! — и дверь заходила ходуном.

Такой «немецкий прононс», какой часто изображал Мишель. Вот чертяка!..

— Брось ерундить! Хоть бы совесть поимел! — кричу зло, — ну да, я задержался. Сейчас поеду. Чего зря шумишь?

— Уврэ иммедьятеман! (Вот болван!) и я, протянув руку, откинул щеколду. Тут же комнатушка наполнилась людьми. В штатском и в форме СД. С пистолетами в руках. Ума не приложу, как в такой тесной «келье» смогло вместиться шестнадцать человек (а Реймонда утверждает, что она их хорошо пересчитала, их было восемнадцать). Эта мысль вернула меня к действительности и одновременно к шутливому настроению. Я так был уверен в надежности моих документов, что посчитал это вторжение случайной облавой: проверят документы и, извинившись, уйдут. Но… документы никого не интересуют, их даже не спрашивают! Обыскивают комнату, обшаривают карманы брюк, пиджака, проверяют под подушками. А бедная Ренэ в углу кровати стыдливо прикрывается одеялом.

— Где оружие? — Помилуйте, какое оружие?.. Вы меня с кем-то путаете, у меня его никогда не было!

Только тут стали просматривать документы, вытащенные из пиджака:

— Качурин… Француз, русского происхождения, натюрализэ… Демобилизованный… Не успел из плена вернуться, как уже с коммунистами стал якшаться!..

— Какие еще коммунисты?.. Вон у вас в руках справка, что учусь в автошколе. А для чего? — Чтобы поехать на работу в Германию…

Чувствую, они в замешательстве. Видимо, были уверены, что найдут оружие, встретят сопротивление, что должны будут обезвредить террориста, а тут — парочка!.. Спокойствие, еще не все потеряно! Раз поверили документам — не страшно, явно какое-то недоразумение. Блеснула надежда: с кем-то спутали. Не в фамилии ли «Качурин» дело? Кто он? Не был ли замешан перед войной с компартией? Тогда это фатально: я ведь о нем ровно ничего не знаю, кроме его фамилии и скупых данных, взятых из «Журналь оффисьель», из сведений о военнопленных. Набираюсь наглости:

— Хотя бы совесть имели, дали бы невесте одеться! Отвернулись бы, что ли…

Агенты отворачиваются, Ренэ одевается, садится на краешек кровати. Осматривают кровать, поднимают матрац… Что они ищут и долго ли еще будут здесь торчать?

— Нельзя ли поскорее, а то я опоздаю на поезд… Побриться можно?

— Брейтесь! Чувствую, что настороженность и недоверие вроде бы сползает с их лиц. Брился тщательно, аккуратно: усики — мой шанс. Так же спокойно, как ни в чем не бывало, занималась туалетом и Ренэ, ополаскивая лицо у умывальника. Молодец! Тут я «неуклюже» повернулся и вазон с цветком сорвался с подоконника, полетел вниз и вдребезги разбился на крыше сарая.

— Ой, медведь! Мой самый любимый цветок! — это вскричала Ренэ. «Молодец в квадрате!» — восхитился я. Всполошившиеся было агенты, видя неподдельное негодование моей подруги, успокаиваются. Теперь еще раз, не торопясь и более тщательно прощупывают матрац. Другие на выбор просматривают книги на полке, книги на тумбочке:

— О-о, Казанова!.. — говорят и бросают сальные ухмылки, — король любви!..

— А это что такое? — один из агентов зацепился ногой за торчавшую из-под кровати лямку рюкзака. «Ой, как я мог забыть! В нем же немецкая униформа!»

— A-а, это? — деланно равнодушно переспрашиваю я, — это вещи моего кузена. Он служит в вашей армии, был ранен, сейчас где-то лечится… («Пройдет или не пройдет моя отговорка?» — думаю, а на сердце мурашки.)

— Действительно, ранен: ленточка «За ранение», и агент, вяло осмотревший содержание рюкзака, ногой вновь заталкивает его под кровать. («Чудеса: пронесло! Тьфу-тьфу!»)

А дальше… дальше надевают наручники («дурной признак!»), выводят. И сверху и снизу улица перекрыта шеренгами автоматчиков, движение остановлено. Но сейчас — раннее утро, не видно ни души. А может, все попрятались? Сворачиваем за угол. Там — целая колонна грузовиков и легковушек. Сажают в одну из них, оставляют наедине с водителем-эсэсовцем, а может, и гестаповцем — форма-то одинаково черная! Он спрашивает: