Записки «черного полковника»

И он показывает, какой должна быть грудь у официантки, чтобы она смогла нести двадцать кружек.

Мы доедаем колбаски, допиваем пиво.

— Буду тут дней через десять, — говорю я.

Он кивает в знак согласия и уходит.

А я некоторое время жду, делая вид, что раздумываю: заказать ли мне еще кружечку, внимательно смотрю на официанток, которые, плавно раскачиваясь, разносят пиво и, наконец, покидаю Хофбройхаус.

У входа в пивную некоторое время рассматриваю доску с надписью, которая свидетельствует о том, что это — придворная пивоварня и основана она в 1589 году. Но с 1844 года король снизил цены на пиво и разрешил посещать пивную простому люду, к коему относились «солдаты и трудовой народ», дабы они получали здоровое и полноценное питьё.

Ну, как тут не любить баварцам своих королей?

Возвращаюсь в Западный Берлин, а потом и в Восточный. Короткий доклад начальнику отдела и предвкушение встречи с родиной.

— В Минск летишь? — спрашивает меня жена.

— Нет, в Москву.

— А, может, оттуда поездом?

— Не могу, проездные на самолет, да и шеф говорит, что это не отпуск, а командировка.

В Москву прилетаю утром, еду в гостиницу, а потом на Малую Пироговскую, в институт химической технологии, на кафедру со странным для меня названием физической химии. В кабинет заведующего меня проводил мой коллега, который курировал институт. Он же оставил меня один на один с довольно молодым человеком с академической бородкой и в академической шапочке.

— Вам звонили по поводу меня? — говорю я.

— Да, да, — отвечает он и начинает рассказывать мне историю вуза, в котором он заведует кафедрой. Она почему-то ведется с Московских женских курсов. Поведав об этом, заведующий переходит к нашим дням и перечисляет количество доцентов и профессоров в вузе и на кафедре.

Я терпеливо жду: монастырь не мой и не мне лезть сюда со своим уставом. Наконец заведующий спрашивает:

— Что вас к нам привело?

— Мне нужна консультация, — говорю я и пытаюсь изложить проблему.

Он долго думает и говорит:

— К нам из Казани приехал молодой ученый-экспериментатор, я сведу его с вами, и, может быть, вы найдете с ним общий язык.

Ругаясь в душе, соглашаюсь на этот вариант, понимая, что общего языка с заведующим кафедрой физической химии я не нашел.

Лаборантка отвела меня в какую-то комнату, уставленную вовсе не шкафами с пробирками, а стеллажами с книгами, где и представила меня еще более молодому человеку, но уже без академической бородки и академической шапочки. Он мне сразу понравился, и мы начали беседовать, а через десять минут я честно поведал ему, что, к сожалению, не нашел общего языка с завкафедрой физической химии.

Молодой человек усмехнулся и сказал:

— Дело не в том, что наш заведующий играет в академика, а вы ему не понравились. Дело в том, что вы никогда не нашли бы с ним общий язык, потому что вы разные люди по молекулярному строению.

Увидев мои округлившиеся глаза, он пояснил:

— Нет, все люди состоят из одинаковых клеток, которые в своей основе состоят из одинаковых молекул. Но как нет двух абсолютно одинаковых людей на земле, так нет и двух одинаковых клеток. Человек не научился еще видеть эту специфику, но он ощущает результаты этой разности. Вот вы, например, не сможете работать с нашим заведующим, а со мной у вас будет получаться все, от работы до досуга. И это не потому, что мы понравились друг другу внешне. Это потому, что наши молекулярные структуры близки.

— Не совсем понял, — сказал я.

— Хорошо, перейдем на более понятный уровень. Вы душитесь духами, которые одним нравятся, а другим нет. И тогда у вас легко осуществляется контакт с теми, кто любит эти духи, и никакого контакта с теми, кто их не любит. Причем не важно количество этих духов, достаточно, чтобы их было хотя бы несколько молекул.

— А есть такие…

— Молекулярные соединения, вы хотите сказать?

— Да, именно они, которые вызывают всеобщую любовь?

— Есть, как, впрочем, и всеобщую ненависть.

— И где их изготавливают?

— Нигде, у нас нет ни экспериментального, ни промышленного их производства.

— А за рубежом?

— За рубежом не знаю, хотя я читал несколько статей в химических журналах, которые краем касались этих проблем, но не больше.

Обратный рейс был у меня на следующий день, и остатки этого дня я потратил на то, чтобы отблагодарить бутылкой коньяка коллегу, курировавшего институт, и побродить по Москве.

На следующий день я уже был в Карлхорсте. Однако на службу не поехал: было начало десятого вечера, и я направился домой.

Во дворе дома я увидел Ухналева, моего земляка и сотрудника американского отдела.

Год назад я пробирался на свое место в шестом ряду Берлинской оперы и наступил на ногу молодому человеку. Я тут же извинился, сказав:

— Фешен зеен зе бите.

— Бите, бите, — ответил он.

«Странный какой-то немец», — подумал я, а на следующий день встретил «странного немца» в коридоре Аппарата Уполномоченного…

— Привет, — сказал мне Ухналев. — Как там столица?

«Твою дивизию, — подумал я, — вот тебе и конспирация…»

Но Ухналев не стал говорить, откуда он знает про мою командировку.