Записки Флэшмена. Том 2.

Чем старше ты становишься, тем больше тебе требуется времени на поправку. Дырка у меня в животе была чистая и аккуратная, лучше не придумаешь, и будь я лет на тридцать моложе, через пару недель бы уже бегал. Теперь же она отказывалась зарастать, не без влияния неприятной размолвки, случившейся с мадам де ла Тур д`Овернь, чтоб ей провалиться. Швы разошлись, и коротышке-медику пришлось накладывать их заново. Вернувшаяся лихорадка приковала меня к постели больше чем на неделю, да и затем я представлял собой ходячую развалину, потому как был слаб, как крыса. Здравый смысл подсказывал, что вести себя надо «с оглядкой», как выразилась бы Элспет.

Она все это время не выходила из моих мыслей. Впрочем, так бывает всегда, когда я прохожу через очередное пекло и ищу утешения. Воспоминания о ее любящей улыбке, детской непосредственности, светящейся в незабываемых глазах, мягком нежном голосе, материнских чарах, выпирающих из-под корсета, разбудили во мне тоску по дому, и с учетом Каприз, этой гадкой шлюшки, совсем выбившей старика из колеи, меня так и подмывало направить стопы свои в Лондон. Останавливала только перспектива хорошенько оторваться с Кральтой в Вене. Отказаться от этого было превыше моих сил: наша железнодорожная идиллия разожгла во мне аппетит, который стоит удовлетворить, после чего можно будет помахать ручкой новой любви и вернуться к старой.

Поэтому я, радуясь что вообще жив, встретил в своем заключении ноябрь и коротал время, размышляя над загадочными приключениями, совершившимися с такой стремительностью — не более недели прошло со времени, как я, сидя на Беркли-сквер, пожирал глазами фотографию Кральты, до жуткого момента, когда меня, под причитания Каприз, вытащили из этой адской шахты, оставив тело Штарнберга плавать в соляном растворе. Как представишь это все... Я знал, что произошло, но не понимал, почему. Во всем хитросплетении лжи, обмана и voltes-faces[990]

 крылись загадки, ответа на которые я не находил и не нашел до сих пор.

На поверхности лежал чокнутый, но логичный план Бисмарка по предотвращению покушения на австрийского императора. План удался, хотя и таким образом, который канцлер никак не мог предвидеть: его доверенный подручный оказался предателем, но не преуспел благодаря грубому промаху старины Флэши. Что ж, повезло нашему Отто, а заодно Францу-Иосифу и всей Европе. И ведь когда все мы, участники, уйдем, никто даже не поверит. Зная мое мнение о Бисмарке, вы можете подумать, что я подозревал его в некоем масштабном макиавеллистическом заговоре, включающем сказку про заговор «Хольнупа» (для простаков вроде меня и Кральты), убийство Штарнбергом Франца-Иосифа с бисмаркова благословения и развязывание новой войны. Он, видит Бог, проворачивал подобное прежде — по меньшей мере два раза, и не постеснялся бы в третий, если бы это вписывалось в его замыслы. Но Отто был тут ни при чем — посредством крови и жульничества он превратил Германию в великую европейскую державу, и новый взрыв был ему ни к чему. Он мог почивать на лаврах, предоставив истории развиваться своим обычным катастрофическим курсом — это так, и только слабоумные вроде Асквита отказываются замечать факты. Но мне-то уже начхать.

Труднее всего было объяснить поведение Виллема в шахте. С какой стати он, сделав все от него зависящее, чтобы отправить меня на тот свет, не дал мне свалиться в эту жуткую пропасть в недрах земли? Хотел прикончить собственной рукой? Продлить агонию? Или им руководил некий сумасшедший донкихотский импульс, которого он сам толком не осознавал? Шут его знает. Эти Штарнберги, что отец, что сын, никогда не играли по общим правилам. Остается надеяться только, что не объявится и какой-нибудь внучок.

Еще загадкой остается, почему Каприз хладнокровно прикончила Виллема и почему не пожелала даже говорить об этом. Тщеславие убеждало меня следовать мнению Хаттона: мамзель, мол, настолько потеряла голову из-за меня, что зарезала Билла, но версию пришлось отбросить, когда она дала мне от ворот поворот. (Под предлогом верности какому-то недотепе — профессору военной истории! До сих пор не в силах смириться с фактом. Ну да ладно, глупая девчонка наверняка пожалела об упущенной возможности сразу, едва этот Шарль-Ален решил взгромоздиться на нее — небось впотьмах и в ночном колпаке с кисточкой, форменный сорвиголова.) На мой взгляд, скорее всего, верный, она убила Штарнберга, ибо ей стукнуло в голову (женщина ведь), что так будет правильно. А заодно оставит за ней последнее слово. Дельзон, ее начальник и человек, знавший Каприз лучше, чем кто-либо, дал факту иное объяснение. Он поделился им со мной за день до нашего отъезда из Ишля. Так что решайте сами.

Хаттон к тому времени уехал в Лондон, заверив напоследок, что правительство довольно. Никаких официальных поощрений, разумеется, но под сукно дело тоже не положат: мое участие будет отмечено в секретных документах. Видимо, слишком секретных, потому как пэрства я до сих пор не получил.