Записки Флэшмена. Том 2.

Дельзон дожидался возможности закрыть дом в Ишле, едва я смогу только выйти на улицу. Париж ничуть не более склонен тратить свои тайные фонды на содержание убежищ, чем Лондон, поэтому мы оба сразу перебрались в «Золотой корабль». Я — окончательно поправляться, а Дельзон — наслаждаться отпуском. По крайней мере, это он так сказал, но подозреваю, ему поручили проследить, чтобы я не вляпался во что-нибудь неприятное. Мне его компания нравилась, поскольку агент принадлежал к лучшей породе лягушатников: сообразительный, крепкий, как тик, и жизнерадостный без идиотской веселости.

Где-то в конце ноября, когда я поправился и чувствовал не более чем временные приступы боли, мы с ним пересекли мосты и поднялись к императорской резиденции. Листва облетела, местами лежал снег, река сделалась серой и негостеприимной, обросла по берегам ледяной кромкой. Сама усадьба молча раскинулась под свинцовым небом. Заметен был только один из слуг — он сметал листья и снег с парадного крыльца. Видимо, пройдут месяцы, прежде чем Франц-Иосиф вернется сюда с целью пополнить коллекцию голов в темной отделанной панелями зале, той самой, по которой, хихикая, ползли на четвереньках пьяные адъютанты, а я впал в ступор, созерцая испорченные патроны.

Мы обогнули усадьбу, и Дельзон показал место, где лежал в засаде и откуда Каприз тенью последовала за хольнупцами. Я осмотрел открытую местность с вкраплениями кустов и деревьев, отделяющую нас от дома, и заметил, что подобная ночная прогулка была бы вряд ли по силам даже моим апачскими дружкам, Быстрому Убийце и Раззяве.

— Но только не la petite[991], — улыбается Дельзон. — Ей нет равных. Разве не удивительно, как эта хрупкая женщина, такая милая и vivace[992], почти ребенок, наделена умением, отвагой и... целеустремленностью в степени большей, нежели любой другой известный мне агент? — Француз задумчиво кивнул. — У нас, полковник, есть слово, не имеющее, полагаю, эквивалента в английском языке, но как нельзя лучше определяющее ее: formidable[993]

.

— Это прямо про нее.

Ясно, что он был без ума от нее, как и Хаттон, но в случае с Дельзоном это чувство было более нежным, почти отцовским.

— Где же она выучилась так красться... и вообще? — продолжаю я.

— Ребенком, в лесах Бретани, вместе с тремя старшими братьями, — хмыкает он. — Она была une luronne — пацанка, так по-вашему? Oui, un garcon manque[994]. На шесть лет моложе их, но не уступала ни в чем: бегала, лазала, стреляла... Ну, и в отваге тоже! А ведь они были нe poules mouillees — не молокососы, эти братья. И, однако, когда ей было всего двенадцать, Каприз уже брала верх над ними с клинком и пистолетом. Другие братья ревновали бы, но Валери, Клод и Жак были ее обожающими рабами. Ах, они были так близки, эти четверо!

— Получается, вы хорошо их знали? — спрашиваю я, когда мы повернули назад.

— Их отец был мой copain по Крыму. Потом я поступил в разведку. Пока они росли, я был для них вроде дядюшки и любил всех, а особенно Каприз... Ну, разве одинокий холостяк, с головой погруженный в работу, не имеет права любить кого-то, non? — Дельзон помолчал немного, потом продолжил:. — Затем меня отправили на несколько лет за границу, и я ничего не слышал о семье до тех пор, пока не пришла ужасная новость: отец и трое сыновей погибли во время войны в семидесятом. Он был тогда командиром бригады, а мальчики только-только закончили Сен-Сир. Я был безутешен, больше всего из-за Каприз, лишившейся в результате одного страшного удара всех близких. Я написал ей, выразив свои соболезнования и заверив в готовности оказать любую возможную помощь. И вот, два года спустя, когда меня назначили главой европейского отделения departement secret, она пришла ко мне — с просьбой взять ее на службу! Mon dieu!

Эмоции нахлынули на него.

— Ах, простите, — начал извиняться он. — Я, наверное, утомил вас? Нет? Тогда давайте присядем на минутку.

Мы устроились на скамейке у идущей вдоль речки тропы. Дельзон закурил трубку и поглядел на видневшиеся вдалеке убеленные снегом крыши.