Записки гадкого утёнка

В стихах Миркиной важен не год, а время года: весна складывается с весной, осень с осенью. Поэт отождествляет себя с «календарем природы» (как назвал это Пришвин) больше, чем с корчами истории и судорогами своего больного тела. Оно никуда не девается со своими «стягиваниями», но душа их мгновенно забывает, переполненная радостью «щенячьей» весенней зелени. Страдание и сострадание не решаются нарушить священного действа весны. Они ждут осени, скорбного праздника желтых и красных листьев, летящих на землю, и обнаженных веток, сквозь которые в сад врывается простор неба. Тогда «цветет торжественная боль» (Мандельштам), скорбная радость Чаконы, сметавшей напевы весны, радость освобождения духа из плоти, радость Симеона: «ныне отпущаеши раба Твоего, Владыка».

IРябины гроздь уже красна,И самый воздух плодоносит.В нем вызревает тишина. —Так подступает к сердцу осень.И Бог срывает, не спеша,Свой плод в еще зеленой кроне,И затаенная душаКак бы лежит в его ладони…

IIЧуть позже, не сейчас, потомЗаполыхают ветки садаИ лист, метая за листом,На землю станет тихо падать.И душу всю проймет ожог,Заворожит пожар березы.И будет светом плакать Бог,А мы — ловить Господни слезы.И омываться в тех слезахИ становиться на колени,

За весь свой шум, за весь свой страхУ тишины прося прощенье.

Я не выбирал стихи по их художественному достоинству. Мне хотелось показать другое: превосходство времени года над историческим временем и личной судьбой, превосходство дня над временем года и часа над днем. Полено живет в его поленности, огонь в его огненности и зола в ее зольности. Так в стихах 1992 года, попавшихся под руку, и в любом годовом цикле. Весна будит в душе ликованье, умиранье года и умиранье дня раскрывает другой пласт души. Возраст в обоих случаях ничего не значит:

Час умиранья — это час,Когда душа в Господней длани.Не отводи недвижных глазОт медленного умиранья!Не отворачивай лицаИ ни на что уже не сетуй.

Пройди час смерти до концаВослед за уходящим светом…

Это не тварная смерть с ее муками, а смерть мистическая, смерть тварного в твари, освобождение образа и подобия Бога:

Свободен в мире только тот,Кто неизменноСебя на волю отдаетТворцу вселенной.Кто сердце настежь растворил,Раздвинул своды —Да обретет податель силВо мне свободу!

В далеком небе след зариНежнее пуха.Да будет вольно там, внутри,Святому Духу!Да будет Он парить в тишиВ родной ПустынеИ во все стороны ДушиКрыла раскинет!

В круговороте богоявленья осень и закат не уступают восходу и весне, последняя любовь — первой. Прочное бытие лета и зимы, кажущиеся остановки кружения размыты. Лето — продолжение весны или накопление осени; зима — весна света. Я упоминал слова Пришвина, но они к поэзии Миркиной не совсем подходят. У нее, собственно, не календарь природы, а календарь откровений Бога в природе, немое богословие, которое стихи озвучивают. И весь этот хоровод духа — радость сквозь скорбь. Горе врывается в этот круг как история — священная история или грубая история нашего времени. Авраам, Исаак, Иов, Блудный Сын, Иисус уже несут в себе самих готовность потопить страдание в творческой радости Бога. Труднее, когда вся тяжесть духовной борьбы ложится на плечи, лишенные библейских доспехов: