Записки городского хирурга

– Говорят, Правдин такой строгий доктор, что когда он входит в палату, то больные, если на судне сидят, со страху прекращают опорожнять кишечник. А те, кто лежит в кровати, могут прямо под себя обмочиться.

– Да ну? Так и говорят? – рассмеялся я.

– Да! – улыбнулась девушка. – Ну поговорите с Борматухиным. Что мне, за Трехлебом идти? Опять тогда Пашке шею намылит.

– Ну, раз прекращают опорожнять кишечник, тогда идем!

Борматухин, 35-летний бесцветный алкоголик, похожий лицом на коровью лепешку, сидел на кровати с голым задом и пускал нюни:

– Отдайте мои штаны-ы-ы-ы!

– Так! Борматухин, что случилось?

– Доктор, отпустите меня домой! Штаны забрали и трусы. Скажите, чтоб отдали! Ы-ы-ы!

– Он с чем лежит? – повернулся я к медсестре.

– Известно с чем! С алкогольным панкреатитом!

– А что тебе дома делать?

– Полежать хочу, я здесь недалеко живу! Ы-ы-ы!

– А тут почему не хочешь лежать?

– Я на диване хочу! У меня от вашей кровати спина болит. Я полежу немного и приду!

– Врет он все! Дмитрий Андреевич, выпить он хочет! – пояснила Света.

– Нет! Я на диване хочу полежать! Ы-ы-ы!

– Борматухин, тебе что в канаве лежать, что на диване – все едино!

– Ы-ы-ы! На диване лучше!

– Лег ровно! Так! Покажи живот! Подыши животом! Замечательно! Светлана Анатольевна, отдайте ему штаны, и пусть катится на все четыре стороны! Острого ничего не вижу!

– Да вы что! А вдруг с ним что-нибудь случится?

– А что с ним может случиться?

– Напьется! Снова к нам попадет!

– Напьется – в блок экзогенной интоксикации сдадим.

– А что это такое? – насторожился Борматухин.

– А вот напьешься – узнаешь!

– Нет, вы сразу скажите! Может, я никуда и не пойду тогда!

– Тогда лежи! Лечись!

– Ладно! Два дня еще полечусь! А то сразу в блок какой-то!

– Спасибо вам, Дмитрий Андреевич, лихо вы его! – поблагодарила медсестра, когда мы вышли из палаты. – Скажите, вы бы его и в самом деле выписали, если бы он и дальше бузить стал?

– Ну, я бы не выписывал, все-таки Павла Альбертовича палата. Ему историю оформлять. Но отпустил бы. Если он не хочет лечиться, зачем его понапрасну держать?

– Но так нельзя! Вдруг снова напьется?

– Да он и так нагрузится. Ты сейчас следи, чтоб дружбаны его не пришли в палату и дозу не принесли. У нас в больнице такой проходной двор, можно смело бочку с пивом подогнать.

– Ну зачем вы так говорите?

– А что, я не прав? У нас абсолютно посторонние люди совершенно свободно разгуливают по палатам в уличной обуви и без халатов. Приносят с собой черт знает что!

– Ну, вы утрируете!

Словно в подтверждение моих слов на отделение ввалился массивный, обливающийся потом дядька с двумя полными пакетами, забитыми разной снедью. За окном тарабанил дождь.

– Скажите, это 1-я неврология? – пробасил дядька, оставляя за собой на свежевымытом полу грязные разводы от мокрых кроссовок.

– Нет, это 4-я хирургия! – ответила Светлана. – Мужчина, а переобуваться не надо?

– Где?

– Там внизу бахилы продают!

– А у меня денег нету! – хихикнул мужик и, позвякивая бутылками, отправился искать 1-ю неврологию.

К середине июня больных стало поменьше. Давал о себе знать дачный сезон. Но прибавились кататравмы и те, кто падал с высоты. Я статистику не высчитывал, но «парашютистов» в больницу доставляли со «Скорой» практически каждый божий день.

Запомнился некто Брусков. Да и попробуй такого забудь!

Пятидесятилетний тунеядец Федя Брусков вел развеселый, не обремененный никакими обязательствами образ жизни. В течение последних 20 лет ни дня нигде не работал. Считал себя свободным художником, кутил по целым неделям, не выходя из запоя.

Единственное, что он успел доброго сделать за свои пять десятков лет, – родить приличную дочь, которая в отличие от беспутного папаши работала и имела замечательную семью.

Как известно, за все надо платить. Пришла пора и Федору отвечать по счетам за удаль молодецкую.

В одно теплое июньское утро, когда собачники только начинают выгуливать четвероногих любимцев, Брусков вышел из окна, расположенного на пятом этаже типичной панельной девятиэтажки. Я не оговорился. Не выпал, а именно вышел. По крайней мере, так утверждали очевидцы. Один из них, выгуливавший своего пекинеса, успел все хорошо рассмотреть.

По его словам выходило, что около семи часов на пятом этаже возник какой-то загадочный шум. Он заподозрил, что кто-то о чем-то яростно спорил. Это насторожило хозяина пекинеса, и он решил посмотреть развязку.

Долго ждать не пришлось. Вскоре окно настежь распахнулось, и в проеме, слегка покачиваясь, показался нетрезвый Брусков. Он выпрямился во весь рост, прошелся по краю подоконника, постоял, а затем шагнул на улицу. Так как Федя летать не умел, то шлепнулся он аккурат на асфальт, рядом с собачником, забрызгав того кровью.