Записки грибника

Милый, добрый звоночек, где ты? Клянусь бородой, Никодима, что никогда не стану стучать по тебе разными бытовыми предметами и кидать в тебя домашнюю обувь, ронять с тумбочки. Обязуюсь прилежно заводить обе пружины и просыпаться по утрам от твоего веселого перезвона…

'Мечты, мечты. Первая заповедь мечтателя, — если мечтаешь, не отказывай себе ни в чем'

Все потому что мой нынешний будильник, носит раздолбаные сапоги, сорок последнего размера, любит вареную свинину и от него иногда пахнет перегаром. У него крепкие кулаки и луженая глотка, к счастью он в последнее время больше молчит, потому что я как собака Павлова с её условными рефлексами, выскакиваю из кровати, едва заслышу на лестнице его шаги.

Поэтому в этот раз, Силантий застает меня полуодетым. Оглядев с ног до головы и многозначительно хмыкнув, он усаживается на табурет, и ждет, когда я оденусь полностью.

Во дворе стояли сани, Никодим поправлял сбрую на кобыле, обернувшись на скрип снега, мотнул головой, — Садись. Нас ждут.

Вывел лошадь на улицу, Силантий закрыл за нами ворота, вышел через калитку и грузно опустился рядом со мной. Поводья хлопнули по лошадиным бокам, скрипнули полозья и мы поехали.

На мой вопрос, — Куда?

Силантий отогнул правую половину воротника и не поворачивая головы, ответил, — В церкву, к батюшке, опосля в избу нашу заедем, сотника упредить надо… — Помолчал немного и добавил. — И в разбойный на татей, что шалят… — дальше не расслышал что он говорил.

Оба моих нынешних соратника, Никодим и Силантий ни словом, ни жестом не укоряли меня, не хлопали панибратски по плечу и не лезли в душу, не вопрошали — ' Вы хотите об этом поговорить?'

Все происшедшее воспринималось как должное, это было, это случилось и с этим надо жить.

'Меня даже посетила мысль, что если бы я поступил иначе, отдал кошель с деньгами, дозволил себя раздеть и избить. Стал бы для них ни кем, и звали бы меня ни как. Какой ты на хер муж, ежели за себя постоять не можешь…'

Занятый своими мыслями пропустил момент появления нашего храма…

'Ещё в той, прошлой жизни, меня поражало, как наши предки выбирали место и строили церкви. Едешь по дороге, она извивается в разные стороны, ныряет в низину или карабкается на крутой холм.

Но вдруг все эти выкрутасы исчезают как по волшебству, расступаются холмы, пропадают овраги и перед нами во всей свое красе, появляется дом Господний.

Золотом блестят купола, увенчанные крестами, устремлена ввысь каменная колонна колокольни и с неё звучит божественная музыка.

Но мы в суете мирской, проносимся в своих автомобилях мимо, зачастую не замечая ничего вокруг. А тот, который отдал свою жизнь за нас и умер на кресте во имя всех нас, продолжает любить и говорить нам об этом. Остановитесь на миг, просто поверните голову, посмотрите на купола и вы увидите его огромное, горящее сердце, дарующее нам, его любовь…'

Остановились перед открытыми настежь воротами, увенчанными иконой, все трое сошли с саней, они сняли шапки и трижды перекрестились, каждый раз склоняясь в поклоне. Я проделал тоже самое, только опустившись на колени. После этого мы прошли в храм.

Видимо предупрежденный заранее, на встречу вышел батюшка, Отец Серафим.

Ещё с полгода назад во мне бродили всякие предубеждения, но все они исчезли, когда встретил этого человека. Все случившееся, заставило пересмотреть и переосмыслить ту точку зрения которую нам навязывали в течение длительного времени, а авантюры девяностых в которое пустилась церковь, только укрепили её. Может здесь и есть такие прощелыги и рвачи, но с другими не общался, да честно говоря, не имею никого желания. Я только на самом начале длинного и трудного пути…

Меня заинтересовал этот поп, так пренебрежительно его называл. Но чем больше спрашивал окружающих, тем больше становилось мое уважение к этому человеку.

В юности, потерял семью, угоревшую в избе, его самого спасло чудо, тоненькая струйка воздуха, пробивавшаяся сквозь плохо проконопаченные стены, он отделался жуткой головной болью. Это был, как он потом рассказывал, первый знак, — 'Но слеп был, ибо не зрел помыслов божьих, а токмо кару'

Вместо другого, которому выпал жребий, пошел в стрельцы, прослужил всего с полгода, когда его полусотня попала в передрягу. Однажды дикая татарва, напала на село приграничное, налетели они рано утром, когда их никто не ждал, перебив немногочисленных защитников, собрали полон и рванули обратно в степь. Не велика была банда, всего десятка три лиходеев, когда пограничники, извещенные сбежавшими детьми прибыли в селение, застали только трупы и пепел. По следам пошли догонять, и вышли к броду, лето в тот год было жаркое и много рек пересыхало, образуя новые переправы. Стража порубежная, почернела от недосыпания и валилась с ног от усталости, пытаясь перекрыть лазейки для татей. Полусотник велел двум десяткам, пойти вниз по течению на пару верст и проверить, нет ли там следов выхода на другой берег с остатними пошел дальше.