Записки из Третьего рейха. Жизнь накануне войны глазами обычных туристов

Ночная жизнь начиналась после полуночи в дорогих клубах, совсем не похожих на те, которые посещали Ишервуд, Оден и Спенсер. Лоэлия Понсонби (позже герцогиня Вестминстерская) «изумленно смотрела» в заведении «Эльдорадо» на «красавицу блондинку с ямочками на щеках», которая «в реальности оказалась уланским сержантом из Польши». После посещения клуба, рекламировавшего себя как заведение, в котором танцуют мужчины, Понсонби отметила: «Мужчины средних лет в свободной одежде торжественно танцуют танго, прижавшись щекой к щеке. Они выглядят, как карикатуры на милых немцев-отцов, поэтому серьезно воспринимать их просто невозможно»[183]. Ее подруга, двадцатипятилетняя Констанция Рамболд, много писала о ночной жизни Берлина, рассказывая о различных популярных заведениях, среди которых было место под названием «Бегуэн» – первый в городе бар, где пели чернокожие исполнители:

«Тусклый коридор, освещенный красными лампами. Пахнет как в метро. В конце полуоткрытая дверь. За дверью приглушенный стук барабана, саксофон, какофония звуков. Тонкое облако голубого дыма, столики стоят плотно друг к другу. Здесь бездельничающие студенты, миллионеры, бизнесмены, художники со своими моделями и женщины. С полузакрытыми глазами, одурманенные музыкой, они ритмично и безмолвно покачиваются на танцполе. Одна толстая негритянка в атласном платье с глубоким вырезом поет… И без того тусклый свет практически гаснет. Негритянка поет тихо и проникновенно, отбивая ритм ногой. Ее голос становится все громче и громче, все пронзительнее и пронзительнее, мелодия ускоряется. Негритянку захлестывают эмоции. Ее толстое тело извивается, она в исступлении взмахивает руками и надрывно кричит: «Everybody noo wot was trubblin’ her, crying fo de Carolinas». После выступления раздается гром аплодисментов. Потом негритянка поет еще и еще, раскаты ее богатого, фруктового, тягучего голоса разносятся по залу. Она ни на секунду не перестает двигаться. Но на этом вечер не заканчивается. «Утомленные отдыхающие» идут подкрепиться куриным супом и горячими сосисками в заведение «Художник», расположенное на тихой улице. Они нажимают на звонок, и тяжелая массивная дверь приоткрывается. Посетители проходят через тихий внутренний дворик и спускаются в небольшую подвальную комнату, в которой стоят простые столы и скамейки. В углу тихо играет на пианино слепой музыкант. Суп здесь горячий и изумительный на вкус, пиво – золотое или темное. Вокруг столов из сосновых досок собираются актеры, художники, писатели и псевдоинтеллектуалы»[184].

* * *

24 октября 1929 г. в «Черный четверг» фондовый рынок Уолл-Стрит обвалился. С падением рынка исчезли надежды Германии на дальнейшее процветание. Даже до начала Великой депрессии можно было заметить, что «золотые годы» Веймарской республики приближаются к концу. Стивен Спендер вспоминал, как неприятно его поразила бедность, которую он наблюдал в Гамбурге летом до начала кризиса. Он писал: «Сейчас у меня нет желания заниматься своими обычными делами… В стране бедственное положение. Если раньше я относился к толпам проституток, как к товару, то сейчас я не могу выбросить из головы ассоциацию с павшими животными. Мне не доставляет удовольствия играть роль стервятника-иностранца»[185].

Лилиан Моурэр предчувствовала наступление кризиса. Она не только писала рецензии на пьесы и оперы, но и создавала статьи на более общие темы. Немецкие железные дороги приглашали Лилиан наряду с другими журналистами посетить отдаленные места страны. Англичанка была поражена, в каких объемах тратились бюджетные средства: «Мне показывали великолепные новые постройки… просторные многоквартирные дома, стоящие вокруг усаженных деревьями двориков, очаровательные коттеджи на одну семью в новых жилых районах. Я сравнивала эти проекты с тем, что видела в других странах. Восстановленные районы во Франции выглядели очень дешево и посредственно по сравнению с благоустроенной Германией»[186].

Моурэр прекрасно понимала, что «карнавал государственных расходов» проходил за счет краткосрочных американских займов. Когда пузырь лопнул и американцы потребовали вернуть долги, последствия для Германии оказались катастрофическими.

Через год после начала кризиса посол Великобритании в Германии заметил, что немецкие министры больше не дают званых обедов и не посещают их: «Они не могут принять приглашение иностранцев потому, что не в состоянии пригласить их в ответ. Кроме того, вне всякого сомнения, они опасаются реакции, которую фотография за роскошным столом может вызвать у чиновников, чьи зарплаты они урезают… Пышные банкеты, которые раньше давали банкиры-евреи, в Берлине в этом году отменяются. И для пищеварения это даже лучше»[187].