Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 2

Однажды ко мне явился молодой человек Н. П. Ануфриев, пожелал познакомиться, так как он был горячим поклонником русского народного искусства и русской старины; оказался симпатичным типом русского человека. Из старообрядческой[268] семьи Ануфриевых, его отец П[етр] И[ванович] был в то время председателем правления т[оварищест]ва М. С. Кузнецова (фабрики фарфора)[269]. С ним я тоже познакомился. Любопытный тип чисто русского самородка. Сторож при фабрике, бедняга, безграмотный, нигде не учившийся, он выбился [в люди], сам научился грамоте и, в конце концов, писал вполне грамотно. Уже будучи во главе огромного фабричного предприятия, написал две книги о производстве фарфора[270]. Своим детям дал отличное образование, и новый мой знакомый Н. П. Ануфриев после Московского университета некоторое время учился за границей. Крепкий в своем старообрядчестве он стал секретарем второй Московской общины старообрядцев-поморцев, проводил их съезды и был неутомимым работником. После революции стал профессором по текстилю, области ему знакомой, чем он давно занимался. Стал бывать у меня. Привел ко мне какого-то румяного лысого молодого человека, откормленного, кругленького. Это был Елисей Поляков, сын известного И. К. Полякова фабриканта, стоящего во главе правления мануфактуры Викулы Морозова. <Окончив коммерческую академию, Елисей Поляков стал продолжать свое образование.

Вид Богородска. Фото начала XX в.

Его отец предложил ему на выбор: университет или кругосветное путешествие. Е. Поляков выбрал последнее и поехал в Америку с каким-то бывалым инженером.

Удачно съездил и в Японию, и Китай, где были торговые связи у отца. Это путешествие, конечно, образовало Елисея, и еще более он воспитал себя самообразованием.

Его жена была музыкантшей, сменила рояль на арфу, истерически кидалась из стороны в сторону. Пожелала отделать свой дом, находившийся при фабрике в Обираловке>[271].

Наше знакомство укрепилось. Елисей часто бывал у меня, он увлекательно говорил, рассказывая о своей поездке вокруг света, интересовался многим и проявлял поверхностное тяготение к искусству. Дом ему я отделал, где интерьеры были решены просто, и лишь кабинет ему я сделал по типу русского теремка, с искусственным подшивным коробовым сводом, с окнами в оправе из слюды, изразчатой печью из абрамцевской майолики и большим резным панно с раскраской на тему «Корабли Садко в синем море»[272].

С увлечением все это я рисовал, наблюдал за выполнением всякой мельчайшей детали и часто посещал этот дом, где стал находить для себя отдых с вечера субботы и в воскресенье. Кругом был лес, пруд, все виды спорта, тогда входил в моду теннис, и увлекались игрой в русские «городки». Вскоре я перешел и к более крупной работе. Намечена была постройка старообрядческой церкви[273]

.

<После кошмарных дней декабря 1905 г. революция сделала свое дело. Жизнь встряхнулась>[274].

Пресловутые «свободы» 1905 г.[275] коснулись и свободы вероисповеданий.

Еще в 1903 году появился царский манифест, где «предоставлялось всем подданным нашим и православных, и иноверных исповеданий свободное отправление их веры и богослужение по обрядам оной» (манифест 26 февраля 1903 г.)[276].

Но этому манифесту не верили, хотя и распечатаны были старообрядческие храмы в Рогожской, до того времени закрытые правительством[277]. <Под натиском народного недовольства, под силой сложившихся обстоятельств после позорной Русско-японской войны 1904 г., когда Россия трещала по всем швам, вспыхнула неизбежная революция. Никакие кровавые меры царского правительства не могли остановить роста общественности, и «обновление» стало логически закономерным>[278].

Портрет Арсения Ивановича Морозова (1850–1932) — владельца Богородско-Глуховской мануфактуры

В 1905 г. Комитет министров разработал «действительные (!) меры к устранению стеснений в области религии».

И снова царский манифест (17 апреля 1905 г.) «повелевает» (!) «присвоить наименование старообрядцев взамен ныне употребляемого названия раскольников» и предоставляется право сооружения старообрядческих церквей[279].

Старообрядческий храм в Глухове. Фото начала XX в.

Люди, по-своему крепко верующие, старообрядцы, загнанные в потайные срубы скитов[280], спрятанных в глухих заволжских лесах Керженца или на Севере, в Выговской пустыни, фанатики-протестанты[281], бегущие от новшеств в обрядности, заведенных патриархом Никоном[282], этого, по определению старообрядцев, «лютого смутника, ярости злодыхателя, огня фиального, вверженного в российское море…»[283] — эти люди старой веры прятались в моленных домах от нас «нехристиан». И теперь им дозволено было строить церковь! <Свою! Со всеми обрядами! Зачем им было прятаться теперь в темные срубы?>[284]