Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 2

Здесь пустынно. После нескольких романских церквей, испорченных ненужным подновлением неумелых реставраторов, взор невольно обращается к знаменитому собору. <Это — одно из чудес готики, парит над городом. Его видишь отовсюду. Побродил денек, посидел в холодном соборе, где>[352] на светло-сером камне гладкой стены собора отражают солнце живописные цветные стекла. Такая воздушная фреска производит особое впечатление, углубленное густыми аккордами органной мессы. Купил в лавке Мария Farina рядом с собором знаменитой кельнской воды[353], так, по ритуалу, и убедился, что наш русский одеколон <Брокара>[354] в Москве лучше, и недаром он был выставлен в числе лучших одеколонов в магазине Вейлера в Вене, где было собрано все выдающееся в мире и по части туалета.

Роттердам. Канал в городе. Фото конца XIX в.

С массой впечатлений сел в ночной поезд, в уютный третий класс <(никогда не набитый народом, выберешь местечко поуютнее у широкого окна, завернешь ноги в плед, из кармана достанешь резиновую дорожную подушку, прикурнешь, да и проспишь)>[355], и проспал по примеру соседей, сидя всю ночь. Денег обычно у меня было немного, чтобы можно было пользоваться спальными вагонами хотя бы второго класса, и только поздней, когда заработки увеличились, позволял себе это удовольствие, но никогда не пользовался международным вагоном, и только однажды с больной ногой я должен был воспользоваться этим комфортом.

Раннее весеннее утро. Открыл окно вагона — и какая радость! Поля с цветущими тюльпанами, гиацинтами и нарциссами, как шахматная доска. Каждый квадрат засеян одним цветом. Эти мягкие тона — акварель! Удивительный пейзаж. Мы в Голландии, скоро Роттердам. Границу проехали незаметно, и никакой таможни не было. На вокзале в Роттердаме у входа сонливый чиновник, типичный розовощекий одутловатый голландец, молча мотнул головой, взглянув на мой чемодан, как бы спрашивая: «Есть что-нибудь?», — и я ему в ответ также молча покачал отрицательно головой — поняли друг друга!

Амстердам. Новая застройка бульвара. Фото начала XX в.

Выбрал незатейливый отель, бросил свой чемодан и скорей на улицу, и, прежде всего, на центральную рыночную площадь.

Какая толпа! Рынок расположен у канала, весь город состоит больше из каналов, чем из жилых кварталов.

Тут же, на рынке, и статуя Эразма Роттердамского[356]. Вот он — остроумнейший человек, взирающий так углубленно на человеческую глупость, коей и написал свою знаменитую «Похвалу»[357]. А вокруг памятника масса тележек с зеленью, лавки с мясом и лавки с кучами рыбы, поодаль — тележки с цветами, а вот — расставлена на мостовой посуда, и какая оригинальная — все из Дельфта[358]; тут и простые расписанные фаянсовые кувшины, глиняные зеленые примитивные подсвечники, тарелки с удивительно-наивными рисунками, присущими только дельфтскому фаянсу. Мы в музеях собираем «старый Дельфт», а здесь новый в старых рисунках. Торговки, торгующие какао, сидят на больших глиняных корчагах[359], покрытых стеганой подушкой; в корчагах — горячее какао, а на длинном шесте навздеваны мелкие крендели. Из фаянсовых кружек пьют молчаливые, скорее полусонные, чем задумчивые, голландцы; много матросов в их кожаных оранжевого цвета широких штанах и в деревянных башмаках (сабо). Длинная деревянная простая скамейка, медлительно усаживается голландец, долго курит сосредоточенно длинную и тонкую белую глиняную трубочку, а затем начинает пить какао. Присел и я, больше объясняясь жестами, т. к. голландский язык понять еще можно, но объясниться на нем невозможно, тем более что слова цедят, все время что-то жуя. Попробовал мутное какао, крендели мелкие из кукурузной муки, обильно смазанные каким-то маслом, только не сливочным. <В отеле объясняться легко. Там «миннгер» лакей говорит и на немецком, и на английском языках. Кстати: я спросил себе кофе, произнося кафе1 — «кофий», — поправил меня голландец; напрасно мы смеемся, когда говорят по-русски «кофий» — это правильное голландское слово>[360]

.

Амстердам. Площадь Дам. Фото 1900 г.

Было воскресенье. Мальчишки его празднуют по-своему. Засунув руки в широчайшие штаны темно-синего сукна, в вязаной расшитой куртке, сбив на затылок высокую шапку и держа в своем маленьком рту огромную сигару, важно прогуливаются по главной набережной большого канала на Маасе[361].

Идут из церкви в широких юбках женщины в расшитых корсажах и огромных накрахмаленных чепцах, из-под которых виднеются медные украшения вроде бубенчиков.