Записки летчицы У-2. Женщины-авиаторы в годы Великой Отечественной войны. 1942–1945

Наконец моя учеба в Энгельсской школе закончена, и 23 мая 1942 года мы вылетаем на фронт. Меня назначают комиссаром воздушного эшелона. Мне выпала честь вести свой У-2 рядом с самолетом командира полка Евдокии Давыдовны Бершанской. Штурманом с Бершанской летела Марина Раскова. Полк прибыл в район Донбасса. Здесь снова начались тренировочные полеты. И наконец — первый ночной боевой вылет! Начало фронтовой работы было для всех нас тяжелым: в первом же вылете погибли командир эскадрильи Люба Ольховская и ее штурман Вера Тарасова, замечательные девчата, опытные летчицы. В своей тетради (дневнике) я написала о Любе Ольховской (затем эти воспоминания печатались в нашем «Литературном журнале» 2-й авиаэскадрильи, в мае 1943 года).

Из дневника военкома

«Я вчера писала в письме матери, что наши дни, поступки нашей молодежи кажутся мне живыми страницами из «Как закалялась сталь». Живешь и видишь, как много кругом тебя простых и хороших людей, как много настоящих и скромных героев, имен которых, может быть, никто не узнает.

Никогда не изгладится из памяти образ Любы Ольховской, моего славного боевого командира, голубоглазой дочери Украины. Встретилась я с Любой еще в декабре 1941 года, в г. Энгельсе, когда она приехала из Сибири к нам в часть. Помню одно туманное утро. Мы сидели в коридоре штаба Энгельсской авиашколы, в ожидании первых тренировочных полетов. Сначала устроились просто на лестнице, но потом Люба увидела под лестницей мягкий кожаный диван, и мы забрались туда. Я продолжала читать газету, а Люба о чем-то задумалась. Оторвавшись на минуту от газеты, я взглянула на нее. Она была очень красива в ту минуту. Белый мех «самурайки» выглядывал из расстегнутого сверху комбинезона, лицо раскраснелось, а синие глаза блестели, как звезды.

— Брось читать, комиссар! Давай побеседуем.

И Люба начала:

— Ты знаешь, Ирина, тебя так, кажется, зовут?

Я кивнула.

— Скажи, хотела бы ты летать на истребителе? — И, не дождавшись моего ответа, проговорила: — Мне обидно, что меня назначили в полк У-2. Ну разве я не достойна быть с истребителями?

Я стала защищать У-2, говорила о сложности работы ночных бомбардировщиков. Доказывала ей, что воевать лучше на той машине, которую знаешь в совершенстве.

По лестнице то и дело проходили люди в кожанках, шинелях. При виде начальников шум в коридоре смолкал, но потом нарастал с новой силой. Слышны были голоса дежурного и часового, требующего пропуск. Но мы ничего этого не слышали, увлеченные своей беседой.

— На днях, — говорила Люба, — я прочла в газете, что немцы сожгли селение Т. Харьковской области. Там моя мать.

Лицо ее стало совсем красным, а глаза искрились ненавистью к оккупантам. Помолчав немного, она тихо добавила:

— Вот почему я хочу на истребитель. Чтобы вот этими руками драться, давить гадов, бросаться на них со всей злобой и яростью и мстить, мстить!

Она сказала это так выразительно, что в душе я согласилась с ней и даже готова была идти просить о ее переводе в другой полк.

Нашу беседу прервал дежурный по части. Приказано идти снимать комбинезоны. Полетов не будет. И мы пошли к общежитию, размахивая теплыми крагами. У Любы был недовольный вид.

— Опять не летаем. Погода плохая! Ну разве это причина? Мы пойдем воевать и поэтому должны летать в любую погоду! Эх, дали бы мне волю, я бы тренировки устраивала в самую плохую погоду. Отучила бы от слова «нелетная». Но зато и летали бы!

Помню, 30 марта в Энгельсе разразился буран. Такого я не видела ни разу. Ураганный ветер поднимал в воздух сугробы снега, лепил в глаза, в нос, в рот, лицо становилось мокрым и от пронизывающего ветра сразу же покрывалось коркой льда. На ресницах моментально вырастали ледяные сосульки. В пяти шагах ничего уже не было видно. Мы по сигналу штормовой тревоги прибежали на аэродром и строем целого полка шли навстречу ветру к стоянкам истребителей. Что впереди, что с боку — не видели. Шли по компасу, через снежные сугробы, ветер буквально валил с ног. Люба шла впереди. Казалось, ни ветер, ни ураган ей нипочем. Она шла с расстегнутым воротником теплой технической куртки, лицо раскраснелось, а глаза смеялись, как будто дразнили вьюгу: «А ну, давай поборемся! Кто кого одолеет?» Любе то и дело приходилось поджидать остальных. Она шла быстрее нас всех вперед, через сугробы и ямы. Такой она была во всем. Не боялась трудностей, везде и всюду была впереди. Очень любила своего командира вся наша эскадрилья. И было за что. Никто так не заботился о людях, не относился к ним так чутко, как Люба. Когда в Труде Горняка заболела малярией Катя Рябова, командир эскадрильи Люба Ольховская по нескольку раз приходила в лазарет, каждый раз внося веселый беспорядок, переполох.

— Позовите сюда врача! Доктор, чем вы ее кормите? Да почему одеял мало? Ведь ей холодно! Тащите сюда одеял! Да побольше! Пять штук зимних! — распоряжалась Люба, хотя Кате и так было уже жарко.

А как она ругала свою эскадрилью! Заметив непорядок в комнате, выстроит, бывало, весь летный состав перед общежитием и пробирает: