Записки Мегрэ. Первое дело Мегрэ. Петерс Латыш

Каждая нация обладает особым запахом, который зачастую вызывает отвращение у представителей других национальностей. Комиссар Мегрэ уже открыл окно и курил без перерыва, но запах все равно проникал в его ноздри.

Возможно, отель «У Сицилийского короля» был просто пропитан им? Или запах шел с улицы? Он начинал ощущаться, как только хозяин в черной ермолке приоткрывал свое окошко. И усиливался по мере того, как комиссар поднимался по лестнице.

В комнате Анны Горскиной запах был особенно насыщенным. Правда, по всему номеру была разбросана еда. Рыхлая, отвратительно-розовая колбаса, нашпигованная чесноком. В тарелке – жареная рыба, плавающая в терпком соусе.

Окурки папирос. Остатки чая на дне полудюжины чашек.

От простыней, постельного белья, которые казались еще влажными, шел затхлый запах никогда не проветриваемой спальни.

Вспоров матрас, Мегрэ обнаружил серый холщовый мешочек. Из него выпало несколько фотографий и диплом.

На одной из фотографий была изображена мощеная улица под уклоном, вдоль которой выстроились старые дома с островерхими крышами, как в Голландии, но ярко-белые, с резкими черными линиями окон, дверей и карнизов.

На переднем плане – дом с вывеской, буквы на которой похожи одновременно на готический и русский алфавит: «ул. Рютсеп, д. 6, Макс Йохансон, портной».

Дом был просторным. Над коньком крыши виднелась балка, на которой было закреплено устройство для загрузки зерна в амбары. Перед входом располагалось крыльцо из шести ступенек с железными перилами.

На этом крыльце собралась вся семья, окружив мужчину лет сорока, невысокого, седоватого и невзрачного (по всей видимости, самого портного), который старался придать себе важный и невозмутимый вид.

Его жена в обтягивающем сатиновом платье, которое, казалось, вот-вот лопнет, сидела на резном стуле. Она искренне улыбалась фотографу, при этом слегка поджимала губы, чтобы выглядеть более «элегантно».

И наконец, перед ними стояли двое детей, держась за руки. Это были мальчики лет шести-восьми в коротких брюках до середины икры, в черных чулках, с вышивкой на белых матросских воротничках и отворотах рукавов.

Одного возраста! Одного роста! И поразительно похожие друг на друга и на портного!

Тем не менее разница в характерах ребят уже в то время бросалась в глаза.

У одного выражение лица было решительным, и он смотрел в объектив фотоаппарата с агрессией, словно бросая вызов.

Второй украдкой поглядывал на своего брата. В глазах его читались безграничное доверие и восхищение.

На фотографии тиснеными буквами значилось имя фотографа: «К. Акель, Псков».

Второй фотоснимок, чуть крупнее, был еще более показательным. Его сделали во время банкета. На заднем плане – три длинных стола, заставленных тарелками и бутылками, а в глубине, возле серой стены – композиция из шести знамен, гербового щита, детали которого было сложно различить, двух скрещенных шпаг и охотничьего рога.

За столами сидели студенты семнадцати-двадцати лет в фуражках с узкими козырьками и серебряным кантом, из бархата того самого бледно-зеленого цвета, который так любят немцы и их северные соседи.

Волосы юношей были коротко пострижены. У большинства четкие черты лица.

Одни безмятежно улыбались в объектив. Другие протягивали свои пивные кружки странной формы, из обработанного дерева. У некоторых глаза оказались закрытыми из-за магниевой вспышки.

В середине стола на самом видном месте стояла грифельная доска с надписью: «Корпорация “Угала”. Тарту».

По-видимому, это было одно из тех сообществ, которые студенты создают во всех университетах мира.

Стоявший напротив композиции из знамен молодой человек особенно выделялся среди прочих.

Прежде всего, он был без фуражки, и наголо остриженная голова придавала особую выразительность его лицу.

В то время как большинство его товарищей были в обычных костюмах, он был одет в черный фрак, сидевший несколько угловато на узких юношеских плечах. Поверх белого жилета красовалась широкая лента через плечо, наподобие орденской ленты Почетного легиона.

Это были знаки отличия президента сообщества.

Лица большинства присутствующих были обращены к фотографу, однако самые робкие инстинктивно поглядывали на своего юного шефа.

И внимательнее всех на него смотрел его двойник, который сидел неподалеку, даже вытянув шею, чтобы получше видеть его.

Студент с орденской лентой и тот, что пожирал его взглядом, несомненно, были теми двумя парнишками из псковского дома, сыновьями портного Йохансона.

Диплом был написан по-латыни, на пергаменте, в подражание древним документам. С использованием множества архаичных формулировок он посвящал некоего Ганса Йохансона, студента философского факультета, в члены корпорации «Угала».

В качестве подписи значилось: «Великий магистр корпорации Петерс Йохансон».

В том же холщовом мешочке находился второй сверток, перевязанный веревкой, в котором, помимо фотографий, лежали письма на русском языке.

На фотографиях стояла подпись торговца из Вильно. На одной из них была запечатлена пожилая еврейка лет пятидесяти, толстая, хмурая, унизанная жемчугом, словно церковная святыня.