Записки о большевистской революции

Есть основания, таким образом, предполагать, что они примут предложенный им бой на Северной Двине или на Волге. Если союзническая интервенция будет мощной, если (но я не поверю в это, пока не увижу на Волге 300 тысяч японцев) многочисленные войска микадо разольются волнами по границам Европейской России, то Центральные империи, безусловно, предложат Советской власти в качестве помощи несколько дивизий, которых, может быть, хватит для того, чтобы остановить союзнических захватчиков до весны. Но они понимают, что было бы ошибкой задействовать в России главные силы, и, без сомнения, выстроят свои войска по линии сопротивления, которую приблизительно можно провести между Ригой и Одессой. Русская природа, суровый «генерал Мороз», гигантские расстояния, трудности с обеспечением продовольствием позволят им без сожалений оставить Антанте тяжелую задачу покорять Россию и распылить там 700–800 тысяч солдат в оккупационных войсках, прежде чем бросить дополнительные боеспособные части на новый Восточный фронт, за 3 тысячи километров от операционных англо-французских баз на Белом море и за 10 тысяч километров от японских баз на Тихом океане. Что немцам от того, что союзнические войска закрепятся на Волге, если оккупированной ими зоне ничего не угрожает? В любом же случае необходимость отвлекать значительные оккупационные силы для «умиротворения» России, для установления «порядка» пулями и снарядами, для обеспечения безопасности перевозок и снабжения продовольствием вынудит союзников во время наступления на немцев держать в тылу в два или три раза больше людей, чем немцам потребуется для обороны.

Какое расточительство тоннажа, денег и солдат! И ради сколь сомнительного результата!

После всего сказанного невозможно предположить, что союзники начнут эту изнурительную кампанию и совершат ошибку, подобную той, которую сумеют избежать наши противники. Словом, армии Антанты рискуют совершить долгое, трудное и дорогостоящее путешествие, не увидев ни одной германской каски.

Я долго думал, что союзники предполагают ограничить свои операции установлением временного контроля над рейдами Белого моря и Западной Сибири, чтобы к открытию Конгресса мира иметь залог, который они с пользой противопоставят немецким завоеваниям в России, чтобы иметь на руках драгоценный предмет для обмена. Но наши безусловно точно информированные представители с искренним пылом заверили меня, что Антанта никогда не обсуждала возможность такой сделки.

Следует, таким образом, искать иной, глубинный смысл нашей интервенции, ибо я все еще полагаю, что у нее должен быть смысл и что все эти серьезные вопросы должны быть предусмотрительно изучены и разрешены в наших штабах. Если же союзники, убежденные в своей решительной победе на Западном фронте, уверенные в том, что они не смогут завлечь германские армии в Россию, отказываются от идеи иметь российский залог, торопятся с высадкой на Белом море и во Владивостоке, против кого тогда они готовятся воевать, если не против Русской революции?

«А почему они должны воевать против русской революции?» — спросят простаки.

Потому что они боятся грядущей революции.

Европейские правительства во весь голос чернят, высмеивают, втаптывают в грязь русских революционеров. Их лживая пресса разоблачает русскую анархию и большевистскую тиранию, предрекает, несмотря на то, что факты столько раз опровергали эти пророчества, немедленный крах большевикам, позорное падение Республики Советов.

Но о чем пресса умалчивает, — а именно это европейские правительства видят за неизбежно жестоким и хаотичным процессом разрушения старорежимных форм, — так это о достойной восхищения созидательной работе российского рабоче-крестьянского правительства, о все большем доверии народных масс к советским учреждениям, в которых они признают свою собственную власть, о все более очевидном упрочении революции:

Если бы капиталистические правительства Центральных империй и Антанты были бы, как они утверждают, уверены в скором крушении революционного правительства, они бы тихо дожидались его собственной смерти, взирая на него равнодушно или, может быть, даже с симпатией. Но они чувствуют, что эта страшная революция вполне жизнеспособна. Они ее боятся и решили ее уничтожить.