Записки о французской революции 1848 года

5-го мая Собрание разошлось только в половине первого часа после полуночи, употребив весь этот день на поверку выборов, которые утверждаемые были целыми массами, и на выборы Президента и секретарей. Последнее было значительно, ибо с первого раза должно было показать политическое направление Собрания [глубоко вечером 727 депутатов выбрали Бюшеза]. Большинством 389 голосов на 727, участвовавших в вотировке, выбран был автор «Histoire parlementaire» [207] , основатель журнала «Atelier» и католический демократ умеренного направления Бюшез, сроком на один месяц, за ним следовало 5 вице-президентов оттенка «National» [секретари] и между ними работник из «Atelier» Карбон, секретари были выбраны в том же духе и тоже с работником из «Atelier» Пепеном. Только два имени имели некоторую легкую радикальную репутацию, в вице-президентах – Гинар, а в секретарях – Фалукер Пиат {212} . Занимая президентские кресла, Бюше произнес речь, в которой засвидетельствовал, что во вчерашнем заседании Палаты 17 раз провозгласили Республику, и вместе с тем объявил, что на будущее время устроение судьбы рабочего класса и разрешение труднейших экономических задач составит ее призвание. Длинное это заседание путаницей частных предложений, разговоров, вместо рассуждений, и, наконец, даже крупной бранью, которой обменялись Барбес с одним членом, получившим от него название аристократа и ответившего названием крамольника (vous êtes un faction), показало как неопытность [Палаты], нетерпеливость Палаты, так и разнородность элементов и глухую вражду, в ней вращающихся.

Следующие два заседания были заняты преимущественно отчетами Временного правительства за время своего управления, прочитанными и просто сложенными на бюро. Вместо старого Дюпона, долженствовавшего в качестве Президента [отдать] предоставить полный рапорт управления, обязанность эту принял на себя Ламартин. Аплодисменты и [восторги] восклицания не умолкали: это было вроде учтивости, какую Палата отдавала народу, выбравшему Временное правительство. Сказав о величии народа, свершившего одну из самых великодушных революций, когда-либо появлявшихся: «où chaque citoyen à Paris était à la fois soldat de la liberté et magistrat volontaire de l\'ordre, в которой la France et l\'Europe comprirent que Dieu avait ses inspirations dans la foule et qu\'une révolution inaugurée par la grandeur d\'âme serait pure comme une idée, magnanime comme un sentiment, sainte comme une vertu» [208] , Л<амартин> перешел к внешним сношениям и в них отыскал точно чувство бескорыстия, самоотвержения, великодушия Франции. Перечисляя отдельные акты министерства, Л<амартин> очень искусно умел заострить каждую меру многозначительной фразой, намекавшей на опасность отъединенного положения и на будущность, которая посредством их открывается. Говоря собственно о способе управления, Л<амартин> [извлек огромное] несколько браво заметил, что члены Пра<вительст>ва в эти тревожные месяцы не пролили ни одной капли крови и не позволили себе даже арестации кого-нибудь, и промолвил: «Noua pouvons redescendre de cette longue dictature sur la place publique et nous mêler au peuple, sans qu\'un citoyen puisse nous demander: qu\'as – tu fait d\'une citoyen?» [209] .

Он заключил речь просьбой отпустить Правительству грехи невольной диктатуры (amnistiez notre dictature involontaire) желанием снова стать в ряды простых граждан и, наконец, воззванием к истории: да сохранит она при описании «той революции только два имени: «le nom du peuple qui a tout sauvé et le nom de Dieu qui a tout béni sur les fondements de la République» [210] .

За Л<амартином> появился Ледрю-Роллен и, несмотря на свою дурную репутацию ультра-радикала, заставил себе аплодировать. Палата тут уже льстила не народу, а одной из сильных партий в государстве. Л<едрю>-Роллен [прямо] почти прямо начал с комиссаров, посланных в провинцию, и со своих циркуляров и публикаций, наиболее возбудивших ропот в мещанской части популяции. Касательно первых он объявил, что на другой день революции он мог вручить сокровища свободы только людям [вер], взятым с баррикад. Инструкции, им данные, были тоже делом обстоятельств: «Je ne les aurais point écrites qu\'elles seraient nées de la force-même des choses [211] .

Притом же самая его корреспонденция с ними может показать Палате, «qu\'il n\'y rencontre une dépêche qui ne soit empreinte à la fois du désir ardent de faire triompher la révolution et d\'une pensée constante de conciliation, d\'ordre et de paix» [212] .