Записки о Михаиле Булгакове

Елена Сергеевна, с ее великолепным, гордым самообладанием («Королева! У вас на руке кровавое пятно». — «Пустяки. Важно, что у меня на губах улыбка»), выдержала и эту расправу. А потом самую беспардонность купюр использовала для романа же.

Она закрыла глаза на вмешательство цензуры. Сделала вид, что не было вмешательства цензуры. В своих устных и письменных заявлениях — в устных была по-прежнему неотразима — в Союз писателей и в Главлит (Главное управление по охране тайн и печати при Совете министров СССР — так именовалась цензура) любезно и настойчиво повторяла, что сокращения в романе носят отнюдь не цензурный, отнюдь не «идеологический» характер, а были вызваны исключительно необходимостью «выгадать место для публикации другого произведения». Уверяла, что сокращения эти совсем не велики, всего 35 машинописных страниц (прилагался текст купюр, густо перепечатанных через один интервал). И, ссылаясь на это, просила разрешения передать купюры на Запад, для издания романа полностью на Западе — исключительно в интересах государственной книготорговой организации «Международная книга», а также для того, чтобы «избежать попыток фальсификации наследия Михаила Булгакова». («Такой случай, — несколько ни к селу ни к городу значилось в подготовленной ею бумаге, — уже имел место в свое время в связи с изданием за рубежом романа Михаила Булгакова "Белая гвардия", куда произвольно была вписана не существовавшая третья часть романа». — ОР БЛ—РГБ, 562.32.9. — Публ. впервые.)

И она получила разрешение!

В том же 1967 году роман вышел за рубежом, полностью, без купюр, с разрешения Главлита и, следовательно, без скандала в России.

Михаил Булгаков вошел в мировую литературу.

Слава Булгакова пришла и утвердилась еще при ее жизни.

Роман, искореженный купюрами и тем не менее прекрасный, с упоением читала Россия. Ксероксов еще не было, и тысячи пишущих машинок стучали по всей стране, перепечатывая роман до бледных, почти не читаемых копий. И... помните, в «Театральном романе» герой мечтает, чтобы: «в домах сидели под лампами люди, читали книжку, некоторые вслух»... В России, давно забывшей чтение вслух, теперь по вечерам сидели у лампы люди, читали вслух, и роман становился семейным чтением, а потом чтением подростков...

Его сразу же стали переводить. Январский номер «Москвы» вышел в феврале, а уже в первых числах апреля Е. С. писала (Ксении Булгаковой, в Париж): «Миша признан сейчас как замечательный писатель, его переводят в десятках стран: во Франции, в Англии, Италии, Испании, Венгрии, Чехословакии, Польше, Финляндии и т.д. и т.д.». Она еще успела — в 1967-м, в 1968-м — съездить за границу и хлебнуть хмеля признания.

В Париже маленькая квартира Ксении Булгаковой, вдовы давно эмигрировавшего Николая Булгакова, была полна цветов; уже некуда было ставить эти прелестные, благоухающие корзины. Их присылали — постойте, кто же их присылал? (это я пытаюсь вспомнить рассказы Елены Сергеевны) — издатели, переводчики?.. Почитатели, одним словом... И Ксения, мгновенно влюбившаяся в Елену Сергеевну, просила об одном: забрать ее из Парижа в Москву, навсегда. Ей казалось, что Елена Сергеевна и там живет в окружении почитателей и бесконечных корзин с цветами...

Было очарование Марианских Лазней в Чехословакии... Трогательное отношение к Е. С. писателя Иржи Плахетки... «Иржи приехал в машине за мной, перевез меня в Прагу, в Палас-Отель» (запись в дневнике 31 июля 1967 года. — ОР

БЛ—РГБ, 562.30.1). И целая неделя самозабвенной «беготни по Праге» (тот же дневник)...

Ее поездка в Чехословакию на следующий год закончилась неожиданно и печально — безмолвным возвращением в Россию: был трагический август 1968 года... Но потом была Венгрия, праздничные две недели и статья в будапештской газете: «Маргарита в Будапеште»...

Ее последние дневники сохранились, увы, неполно: чья-то недобрая рука, движимая мелочными личными соображениями, жестоко проредила их, и произошло это, по-видимому, уже в отделе рукописей Государственной библиотеки имени Ленина. А записи о поездке в Венгрию чудом уцелели.

В ту осень Елене Сергеевне семьдесят пять лет, и она заразительно счастлива. Она счастлива и тогда, когда ее окружают люди и когда, уставшая, на целый день остается в гостинице одна. Ее смешит плохой оперный спектакль, на который так простодушно ведут ее новые друзья в Будапеште («...играют актеры, как мы в детстве, когда у нас была дома опера, и то, наверно, было лучше»), и модная будапештская портниха, мгновенно и безнадежно испортившая ей костюм («примерка была так страшна, что мне стало даже смешно»). Она с наслаждением тратит деньги — она обожает тратить деньги, и в старинном ресторане, куда приглашает ее переводчица (переводчица романа «Мастер и Маргарита»), с удовольствием и бесконечно смущая свою спутницу, платит сама. И ничуть не огорчена, когда к концу поездки остается без гроша. Одна из последних ее записей в Венгрии, 28 ноября 1968 года, когда деньги у нее кончились: