Записки о Михаиле Булгакове

(Однажды я спросила у Е. С., как доходят зарубежные гонорары. Она сказала, пренебрежительно пожав плечом: «Чепуха. Копейки». Позже я сама познакомилась с этим. В 80-е годы вышла в Венгрии моя книга о Булгакове, на венгерском языке; полновесные форинты гонорара банк тут же перевел в жиденькие «валютные» рубли, на которые, помнится, я купила изящный тюбик французской губной помады, после чего в банке что-то щелкнуло и остаток моего гонорара исчез. Потом издательство в Польше купило право издания этой же книги на польском языке и опять-таки перевело соблазнительную сумму в злотых; тут я проявила чудо расторопности и в специальном «валютном» магазине приобрела японский зонтик — в подарок моей невестке, как раз увозившей свою семью навсегда в дождливый Израиль и очень обрадовавшейся подарку; остаток злотых в банке немедленно пересчитали в рубли, рубли — в стремительно девальвирующиеся украинские купоны, и банк любезно уведомил меня, что я ему, банку, более ничего не должна. А в начале 90-х какому-то немецкому издательству очень понравилась книга «Дневник Елены Булгаковой», в которой я была составителем, текстологом, комментатором, автором вступительной статьи и добрая половина которой каждой буквой вышла из моих рук; часть текстов подготовил В. И. Лосев. Восхищенные немцы позвонили своим московским коллегам в издательство «Книжная палата» и спросили, можно ли перевести или как-нибудь иначе использовать эту книгу и не будет ли возражений со стороны составителя-комментатора. Московское издательство заверило немецких коллег, что у составителя-комментатора никаких таких авторских прав по советским законам нет, все права принадлежат издательству «Книжная палата», каковое издательство разрешает любым издателям и переводчикам делать с книгой все что угодно. Так что на этот раз обошлось без губной помады и даже зонтика...)

Только в советской России могли показаться богатством гонорары, давшие любимой мастера не драгоценности, не виллу у моря, не платья от Диора (а должны бы и драгоценности, и виллу, и парижские платья, которые уж она-то отлично умела бы носить; наследие великого писателя было огромно и обеспечило доходами сонмы издателей, переводчиков, булгаковедов с их карьерами, а более всего — российское государство), но всего лишь возможность радостно и не задумываясь купить «серую под норку» шапочку, уплатить в ресторане за обед вдвоем с переводчицей, приобрести четыре коробки шоколадных конфет для подарков («Часов в десять выглянуло солнце. Я села в автобус и поехала одна в Пешт. Купила себе высокие ботинки и четыре коробки конфет для подарков. Бездарно, конечно, но зато не надо придумывать...») или несколько рубашек нежно любимому внуку («Зарвалась. Когда уже купила третью рубаху малышу, подсчитала и увидела, что осталась с 200 форинтов — это гроши, и как я доживу, не знаю еще...»).

Но по советским меркам поток денег был действительно восхитителен. И зарубежные гонорары, общипанные советским законодательством, все-таки шли, и — под присмотром верного Келлермана — банку не удавалось сглатывать их так беспардонно, как это происходило потом со мною. За каждое произведение Булгакова советские издатели платили ей один раз, но были бесконечны сбереженные ею рукописи...

Она обожала тратить деньги. Обожала и умела делать подарки. Это был короткий период в ее жизни, когда она упоительно наслаждалась своей щедростью и закупала груды прелестных подарков — из Москвы в Париж, Будапешт, Берлин и Прагу, из Парижа, Будапешта и Праги — в Москву.

Она купила сыну автомашину — может быть, как раз за деньги от продажи архива. Была горда и счастлива, когда он возил ее. Автомобиль самой скромной советской марки и в самом деле считался богатством.

Ждать ее смерти, чтобы получить наследство? Бог ты мой, да она с радостью отдавала ему все, что имела. Наслаждалась возможностью что-то еще купить ему, невестке, своему внуку. Обрадовать неожиданностью подарка. Невозможно представить себе, чтобы она отказала в такой малости, как деньги, любимому, обожаемому, жизни ее — Сергею.

Да и не было, если правду сказать, никакого наследства. Ее запись в дневнике 2 февраля 1970 года: «...Я получила пенсию, а то ни копейки не было дома. 69-й год я жила барыней, сорила деньгами — ребятам («ребятам» — это и есть открытый кошелек для Сергея. — Л. Я.), подарки друзьям, в долг — кто спросит. И прожила уйму денег. Была книжка сберегательная на 6 тысяч, сейчас рубль» (ОР БЛ—РГБ, 562.30.3).

Не думаю, чтобы состояние ее счета было тайной для Сергея. И если бы он и вправду был таким расчетливым негодяем, каким представляет его А. Шварц, ему было бы выгоднее, чтобы она жила.