Записки о Пушкине

Записки Пущина дают такие сведения, каких мы не найдем нигде в другом месте. Здесь подробно описывается весь распорядок дня в Лицее, рассказывается о встречах с Пушкиным в Петербурге, картинно изображается его образ жизни в Михайловском. Пущин не справлялся ни с какими документами, а писал то, что удержалось в сердечной памяти. Он сам предупреждает вначале: «Я гляжу на Пушкина не как литератор, а как друг и товарищ». В этом-то и главная прелесть его записок. Он не украшал свой рассказ, не прибегал к красноречивым рассуждениям, а писал так, как если бы дело шло не о знаменитом поэте, а о добром товарище детства, которого хорошо знаешь и любишь. И чем проще и естественнее его рассказ, тем яснее и живее выступает перед нами образ Пушкина. Пущин не думал о литературном достоинстве своих записок — и именно поэтому они стали прекрасным литературным произведением, которое читается легко, с захватывающим интересом.

А. Слонимский

Е. И. Якушкину

Как быть! Надобно приняться за старину. От вас, любезный друг, молчком не отделаешься — и то уже совестно, что так долго откладывалось давнишнее обещание поговорить с вами на бумаге об Александре Пушкине, как, бывало, говаривали мы об нем при первых наших встречах в доме Бронникова. Прошу терпеливо и снисходительно слушать немудрый мой рассказ.

Собираясь теперь проверить былое с некоторою отчетливостью, я чувствую, что очень поспешно и опрометчиво поступил, истребивши в Лицее тогдашний мой дневник, который продолжал с лишком год. Там нашлось бы многое, теперь отуманенное, всплыли бы некоторые заветные мелочи — печать того времени! Не знаю, почему тогда вдруг мне показалось, что нескромно вынимать из тайника сердца заревые его трепетания, волнения, заблуждения и верования! Теперь самому любопытно было бы взглянуть на себя тогдашнего, с тогдашнею обстановкою; но дело кончено: тетради в печке, и поправить беды невозможно.

Впрочем, вы не будете тут искать исторической точности; прошу смотреть без излишней взыскательности на мои воспоминания о человеке, мне близком с самого нашего детства: я гляжу на Пушкина не как литератор, а как друг и товарищ.

Невольным образом в этом рассказе замешивается и собственная моя личность; прошу не обращать на нее внимания. Придется, может быть, и об Лицее сказать словечко: вы это простите, как воспоминания, до сих пор живые! Одним словом, все сдаю вам, как вылилось на бумагу.

года, в августе, числа решительно не помню, дед мой, адмирал Пущин, повез меня и двоюродного моего брата Петра, тоже Пущина, к тогдашнему министру народного просвещения графу А. К. Разумовскому. Старик, с лишком восьмидесятилетний, хотел непременно сам представить своих внучат, записанных, по его же просьбе, в число кандидатов Лицея, нового заведения, которое самым своим названием поражало публику в России, не все тогда имели понятие о колоннадах и ротондах в Афинских садах, где греческие философы научно беседовали с своими учениками.[1] Это замечание мое до того справедливо, что потом даже, в 1817 году, когда после выпуска мы шестеро, назначенные в гвардию, были в лицейских мундирах на параде гвардейского корпуса, подъезжает к нам граф Милорадович, тогдашний корпусный командир, с вопросом: что мы за люди и какой это мундир? Услышав наш ответ, он несколько задумался и потом очень важно сказал окружавшим его: «Да, это не то, что университет; не то, что кадетский корпус, не гимназия, не семинария — это… Лицей!» — Поклонился, повернул лошадь и ускакал.

Надобно сознаться, что определение очень забавно, хотя далеко не точно.