Записки офисного планктона (сборник)

Виктория остановилась, не прекращая улыбаться.

– Да-да, а вот у меня наоборот. Мальчик.

Лев Робертович снова покосился на жизнерадостную особу.

– Мальчики, девочки… Вы из какой газеты?

Сука-дог также вопросительно взглянула на конспиратора в юбке. Повернулась к хозяину.

Тот пожал плечами. И решил покончить на сегодня с приступом мизантропии.

– Чего молчите, мальчуковая владелица?

– Я из журнала, – созналась Виктория.

Писатель теперь уже в упор рассматривал порозовевшую журналистку. Да и она наконец получила возможность сравнить его с фотографиями из учебников и пособий. Седые брови, значительный нос, лицо в складках, как у шарпея, глаза цепкие, колючие, неопределенного водянистого цвета. Поживший мужчина. Но одет, кстати, вполне себе, на уровне.

– Ну как? – прервал наблюдения объект.

– Вы совершенно не похожи на себя, – резюмировала Виктория и элегантно перевела разговор на другую тему: – А как зовут вашу… собаку?

– А как вы думаете?

И тут словно лукавый нашептал Виктории:

– Крошка Цахес? – осведомилась она.

Лев Робертович гулко хохотнул. В его неопределенных глазах мелькнул интерес. Едва заметным кивком он предложил бойкой барышне присесть рядышком. Собака обнюхала ее сумку. О бутербродах с ветчиной и сыром в суете насыщенного дня она совсем забыла.

– Ну ладно, Сашка-башибузук, чистая душа, кроме футбола, кабаков и смазливых баб знать ничего не желает. А вам самой-то Гофмана приходилось почитывать?

– Приходилось. Только я его не люблю. Жутковатый сочинитель. И немного противный.

– Так чего ж вы моей Лайме имя такое непотребное даете, госпожа эрудит? – спросил писатель с легкой укоризной и потрепал загривок собаке.

Виктория окончательно смутилась. Пришла брать интервью, но на вопросы приходится отвечать самой.

– Это я из природного чувства противоречия, Лев Робертович. Мне говорили, что вы с трудом переносите общение с прессой. Ну вот мне и захотелось сострить, – пошла ва‑банк журналистка. – А Лайма ваша мне правда очень понравилась…

– Она еще и шутить горазда… Так почему же я сам на себя не похож, позвольте узнать, госпожа физиономист? – Лев Робертович окончательно повернулся к ней грузным корпусом.

Понимая, что от ответа на этот вопрос будет зависеть многое, Виктория ухватилась за одну из маминых сережек, которые служили ей талисманом со дня совершеннолетия, и решила говорить как бог на душу положит. Это было ее типичное поведение в ситуациях, когда думать было некогда и лень.

– На тех фотографиях, что я видела, у вас уши торчат. И лицо рафинированного интеллигента.

– Давайте-давайте, откушайте кофию. Ничего не буду рассказывать, пока не похвалите рецепт, которому я научился на Острове свободы. Не знаю, как сейчас, но во времена старика Хэма там умели варить кофе…

Взор Льва Робертовича затуманился. Виктория попробовала. И вправду вкусно.

– А вы и там…

– Что Куба! Вот Игарка и Тикси – места в высшей степени стоящие. В писательской квартире было просторно. Сталинские высокие потолки, старая добротная мебель, кабинет, пишущая машинка… пылилась на подоконнике. А на письменном столе стоял навороченный ноутбук.

Лев Робертович посасывал пустую трубку и ревниво наблюдал за распитием фирменного кофе гостьей с ярко выраженными журналистскими наклонностями, присутствие которой в этом кабинете еще утром казалось бы ему немыслимым. То, как она пила этот благословенный напиток, ему нравилось.

– А вот один француз учил меня пить кофе запивая холодной водой, – сказала разомлевшая Виктория Князева.

– Нехристи они, эти лягушатники. И кофе не умеют пить, и девок русских от родных родителей увозят в свой Париж. Нет там никакого праздника, я вам говорю! Кальвадоса Хэм перепил в свое время, вот ему что-то и забрезжило.

Лежавшая у ног хозяина Лайма заскулила коротко. Виктория отставила чашку.

– Лев Робертович…

– Да ладно… Вот ты, красотка, почему не замужем за хорошим парнем с приличной профессией и российским гражданством?

– Была. Не понравилось, – улыбнулась Князева.

– Вот ведь как таперича молодежь рассуждает! – писатель усмехнулся уголком рта. – Если бы я был выжившим из ума старпером, наверняка время от времени изрекал бы подобные перлы. Но аз есмь русский писатель еврейской национальности, и чувство самоиронии мне присуще по определению. Так о чем вы хотели меня спросить, госпожа критикесса?

– Я, собственно, насчет вашего фильма.

Лев Робертович сначала кивнул, а после интенсивно повертел головой.

– Ну какой же это мой… Это фильм режиссера имярека. Хотя нет. Нынче у нас продюсерский кинематограф.

Виктория допила кофий, после которого у нее окончательно испарились остатки былого смущения.

– Кажется, вам не нравится подобное положение дел?

Писатель затянулся незажженной трубкой. С чувством выдохнул воображаемый дым.

– Лет сто назад, будучи зеленым концом, я проходил практику на «Мосфильме». В это время там снимали Шукшин, Тарковский, Швейцер, Хуциев, Данелия, Калик. Чуть позже там же работали Панфилов, Шахназаров, Михалков… Можете назвать хотя бы одно равнозначное имя в современном российском кино?

Вопрос был поставлен, и Виктория Князева начала отвечать: