Записки от скуки

Когда господин верховный канцлер Окамото, приложив к усыпанной цветами ветке алой сливы пару фазанов, сказал придворному сокольничему Симоцукэ-но Такэкацу: «Птиц следует укрепить на этой ветке и послать в дар», тот почтительно молвил: «Мне неизвестен способ привязывать птицу к цветам; я тем паче несведущ в том, как укрепляют двух птиц на одной ветке».

Верховный канцлер спросил у повара, у других людей, а потом снова обратился к Такэкацу:

– В таком случае посылай их, связав, как тебе вздумается,- после чего тот отправил только одну птицу, привязав ее к сливовой ветке, на которой не было ни цветочка.

Такэкацу говорил так: «Лучше всего их привязывать к сливовой или какой-нибудь другой ветке, когда цветы на ней или еще не распустились, или уже осыпались. Привязывают и к сосне-пятилистнику. Первоначально длина ветки должна равняться шести-семи сяку, потом делают ножом косой срез на пять бу. К середине ветки привязывают птицу. Ветки бывают разные: к одним фазанов привязывают за шею, к другим – за ноги. С двух сторон к веткам принято прикреплять нераспутанные побеги вистарии. Усики ее следует обрезать по длине маховых перьев птицы и загнуть наподобие бычьих рогов.

По первому снегу утром с достоинством входишь в центральные ворота, держа дарственную ветвь на плече. Следуя по каменному настилу под стрехами карниза, ступаешь так, чтобы не оставить следов на снегу, потом выдергиваешь из фазаньего хвоста несколько перьев, разбрасываешь их вокруг и вешаешь птицу на перила дома.

В вознаграждение тебе выдают платье, и ты, набросив его на плечи, с поклоном удаляешься.

Хотя мы и говорим о первом снеге, но если снегу выпало так мало, что он не скрывает носы башмаков, с дарами не ходят. Разбрасывание влажных перьев должно означать, что хвост у фазана вырвал сокол,- значит, фазан добыт на соколиной охоте».

Чем же объясняется то, что сокольничий не стал привязывать птицу к цветущей ветке? В «Повести из Исэ» встречаются слова о том, как в Долгую луну привязывают фазана к самодельной ветке сливы: «Цветы, что сорвал для тебя, никогда не изменятся…» Очевидно, нет большой беды и в искусственных цветах.

LXIII

Святилища Ивамото и Хасимото в Камо посвящены Нарихира и Санэката. Люди обычно путают эти святилища, поэтому, когда мне однажды случилось побывать там, я окликнул проходившего мимо престарелого служителя и осведомился обо всем у него. Он чрезвычайно учтиво отвечал мне:

– Осмелюсь полагать, что, поскольку о Санэката передают, будто его святилище отражается в ручье Омовения рук, а святилище Хасимото расположено тоже вблизи воды,- оно посвящено Санэката. Мне говорили, что сложенные Есимидзу-но-касё стихи:

Луну воспевавший,

Взора с цветов не сводивший,

Изящества полный,

Он здесь -

Древний певец Аривара! -

"воспевают святилище Ивамото, однако, смею заметить, вы осведомлены об этом несравненно более нашего. Его любезность показалась мне трогательной. Коноэ, приближенная императрицы Имадэгава, поэтесса, множество стихов которой вошло в стихотворные сборники, в дни своей молодости слагала обычно стострофные песни. Одну из них, написанную над потоком перед двумя святилищами, она поднесла служителям. Коноэ пользуется славой поистине блестящей поэтессы, многие ее песни и теперь на устах у людей. Она была человеком, изумительно тонко писавшим китайские стихи и предисловия к стихотворениям.

LXIV.

Жил в Цукуси некий судейский чиновник. Главным лекарством от всех недугов он считал редьку и поэтому каждое утро съедал по две печеные редьки и тем обеспечил себе долголетие.

Однажды, выбрав момент, когда в доме чиновника не было ни души, на усадьбу напали супостаты и окружили ее со всех сторон. Но тут из дома вышли два воина и, беззаветно сражаясь, прогнали всех прочь.

Хозяин, очень этому удивившись, спросил:

– О люди! Обычно вас не было здесь видно, но вы изволили так сражаться за меня! Кто вы такие?

– Мы редьки, в которые вы верили многие годы и вкушали каждое утро,- ответили они и исчезли.

Творились ведь и такие благодеяния, когда человек глубоко веровал.

LXV

«Высокомудрый из храма на горе Сёся» благодаря добродетельному усердию в чтении священной книги «Цветок Закона» достиг чистоты в шести корнях суеты. Однажды, путешествуя, он остановился на ночлег, и тут в клокотании бобов, что варились на огне от пылающих бобовых стручков, ему послышался жалобный писк: «О стручки! Вы же не чужие нам! Как ужасно вы поступаете, что с таким ожесточением кипятите нас!»

В ответ раздалось шипение и потрескивание горящих бобовых стручков: «Разве мы по своей воле делаем это? Ах, как это невыносимо – сгорать в огне, но что мы можем поделать! Не сердитесь так на нас!»

LXVI

На высочайших развлечениях в зале Сэйсёдо в годы Гэнъо, когда была утеряна лютня гэндзё, министр Кику-тэй решил сыграть на лютне бокуба. Заняв место, он прежде всего ощупал колки инструмента, и тут один из них выпал. Вынув из-за пазухи рисовый клей, вельможа смазал им колок, и, пока шла церемония подношения богам, клей просох и помеха была устранена.