Записки партизана

Дело в том, что накануне вечером из жандармского управления позвонили Штифту и предложили ему на следующий день прислать мастера починить пишущие машинки. Об этом узнал Шлыков, посоветовался с Лысенко, и они решили послать механика точных приборов, Петра Евлампиевича Бутенко: он был единственным человеком на комбинате, который вполне мог справиться с заданием. Но вечером механик рано ушел из цеха, дома его не застали, И разговор с ним пришлось отложить на утро. Утром же, когда Лысенко узнал об аресте Батурина, задание о присылке в жандармерию мастера оказалось как нельзя более кстати.

Для предстоящей работы едва ли можно было найти более подходящего человека, чем Петр Евлампиевич Бутенко. Это был скромный, честный, горячо преданный партии человек. На него можно было вполне положиться. Разговор Лысенко с ним был очень краток.

— Сегодня тебе, Бутенко, надо пойти в жандармское управление.

Бутенко вскинул на Свирида Сидоровича свои большие темные глаза и спокойно ответил:

— Хорошо. Какое задание?

— Заданий будет два. Первое — официальное: починить пишущие машинки. Второе — посложнее. Сегодня ночью арестована батуринская бригада. Их взяли жандармы. Надо постараться разузнать, кто предал батуринцев. Ты ведь знаешь немецкий?

— Плоховато, Свирид Сидорович, — словно извиняясь, ответил Бутенко.

— Все-таки хоть немного знаешь. Ну, тебе и книги в руки. Отправляйся в управление, с работой не спеши. Гляди в оба глаза, слушай в оба уха. Не забудь почитать бумажки в машинном бюро, если, конечно, представится возможность. Не показывай вида, что знаешь немецкий. Будь осторожен. Постарайся, разузнай, какой мерзавец выдал батуринцев… Понял, Бутенко?

— Понял, Свирид Сидорович. Когда надо уходить?

— Сейчас же. Бери инструменты и отправляйся. Дай-ка руку на прощанье, дорогой. Кто знает…

— Да что вы, Свирид Сидорович! Что вы! Пустое… Вот только обидно: немецкий плохо знаю…

Взяв у Штифта сопроводительную бумажку и захватив свой маленький саквояжик, Бутенко отправился в жандармское управление. Начальник комендатуры фельдфебель Уль подписал ему пропуск, указал номер комнаты машинного бюро, и Бутенко оказался в длинном полутемном коридоре. Ему было не по себе: Петр Евлампиевич потом признался, что у него мурашки по спине забегали — ему казалось, что он не выйдет отсюда. Когда он шел по коридору, встречные немцы удивленно оглядывались на него, но никто его не остановил.

В машинном бюро машинистки показали ему несколько неисправных машинок и попытались было заговорить с ним по-немецки. Бутенко, сконфуженно улыбаясь, ответил, что, к сожалению, не знает немецкого языка. Это было сказано с такой подкупающей улыбкой, что машинистки поверили и, не стесняясь, громко говорили при нем о странном русском мастере, который, судя по длинным волосам, вероятно, был когда-то художником или музыкантом…

Бутенко осмотрел машинки и заявил:

— Вот эту я починю сегодня. Этой займусь завтра. А над третьей, что стоит в шкафу, придется повозиться: надо сменить кое-какие детали. Поэтому я просил бы выдать мне пропуск на неделю, чтобы не беспокоить каждый раз господина фельдфебеля из комендатуры.

И это было сказано с такой непосредственностью, что никто не стал возражать. Солдат из охраны принес Бутенко временный пропуск на десять дней.

Механик приступил к ремонту машинок. Он работал не спеша, размеренно и четко. Первая машинка, которую он сдал, оказалась в полном порядке, и немецкий ефрейтор, принимавший работу, покровительственно похлопал его по плечу.

Склонившись над второй машинкой, Бутенко старался внимательно прислушиваться ко всему, что делалось и говорилось вокруг. Но за весь день он ничего интересного не услышал: немецкие машинистки работали молча, изредка перекидываясь незначительными фразами.

Бутенко пробовал издали заглядывать в бумажки, но ничего из этого не получилось: он был близорук. К концу дня Петру Евлампиевичу стало ясно: в том машинном бюро, где он работал, секретная корреспонденция не печаталась. Для этой цели, очевидно, в управлении было особое машинное бюро. Бутенко убедился в этом под вечер, когда ему принесли новую машинку и приказали немедленно же починить ее. Из разговоров машинисток он понял, что эта машинка из секретного бюро ефрейтора Фогеля.

Бутенко приуныл — в секретное бюро ему, конечно, не пробраться. Ничего другого не оставалось, как начать добросовестно трудиться.

Поздно вечером машинистки разошлись, осталась только дежурная. Работы у нее было мало, и белобрысая немка с увлечением читала какую-то толстую книгу, повернувшись спиной к Бутенко.

Около двух часов ночи в коридоре раздался шум. Казалось, кого-то волоком тащили по полу. Петр Евлампиевич услышал стоны, глухой удар, крик…

Бутенко давно уже закончил работу, но уходить из жандармского управления было поздно: ночного пропуска у него не было. И Бутенко дремал, сидя на стуле…

На рассвете снова протопали тяжелые шаги в коридоре. Снова послышались стоны. Молодой женский голос выкрикнул:

— Мама… Мамочка…