Записки партизана

Но «фокке-вульф» снова развернулся и снова пошел прямо на горушку. Все кинулись менять огневые позиции. Видимо, воздушный пират прозевал этот момент: на вершине горки загрохотал взрыв. Не смени позиций, никто не остался бы в живых.

Снова разворот — теперь «фокке-вульф» спешил домой: левый мотор его пылал. На свое горе машина шла очень низко.

Дали второй залп. Вспыхнул правый мотор. Резко идя на снижение, «фокке-вульф» горящим факелом упал в кусты у излучины Афипса, недалеко от Крымской Поляны.

Глава VI

Сегодня, когда прошли уже годы со дня победы нашей армии над фашизмом, я вспоминаю день двадцать третьего ноября 1942 года как один из памятных дней.

Над нашим лагерем нависла туча, да и тучей ее назвать было бы неверно: то ли густой туман, то ли грязная вата, пропитанная влагой…

Неба не стало видно, не были различимы и очертания ближайших гор. Мир ограничился небольшой площадкой, на которой расположен был наш зимний лагерь. Площадка эта казалась оторванной от земли. В тот день, как никогда, мы чувствовали, что от Большой земли мы отделены жестокой и огромной силой…

Осенние сумерки спустились еще раньше обычного.

Я вызвал к себе Мусьяченко, и мы сели проверять наличие наших припасов. Вошел, вернее ворвался, Причина. Скажу по совести, в первую минуту я подумал, что он побывал в складе и приложился к бутыли со спиртом: руки Причины дрожали, щеки и глаза пылали, голос звенел.

— Началось! — прокричал он. — Наши лупят немцев!

Он подал нам листок бумаги, на котором его четким почерком была записана последняя сводка. Мы прочли ее и… обнялись.

Совинформбюро сообщало, что под Сталинградом прорвана немецкая оборонительная линия, разгромлены шесть пехотных и одна танковая дивизия фашистов, взято тринадцать тысяч пленных и триста шестьдесят орудий.

Я сорвался с места и побежал к шапирографу. Теперь и ночь казалась теплой и светлой, и тучу над нами хотелось назвать облачком.

Мария и Надя, щебеча что-то веселое, без устали катали валик шапирографа. Я вырвал его у них из рук и сам отпечатал два оттиска.

— Не протестуйте, женщины, — сказал я, — один я спрячу в свой бумажник и буду носить его до конца дней своих, второй отвезу сейчас Елене Ивановне.

Когда я садился на лошадь, все собрались уже в столовой. Оттуда доносился ликующий голос нашего комиссара Конотопченко:

— Никогда фашистам не поить своих коней из Волги! Никогда не покорить им гордого, свободного Сталинграда!

* * *

Я поручил Павлику Худоерко при случае узнать у старожилов, что они думают о зиме.

Все старики в один голос уверяли: ожидается затяжная осень с большими дождями и гнилая зима.

Нам надо было готовиться к зимнему сезону.

Верхняя одежда была заготовлена еще Евгением в Краснодаре. У нас были полушубки, стеганки, ватные брюки, шерстяные носки, теплые шапки, валенки и сапоги для грязи.

Пока мы ходили в постолах, сшитых из конской кожи. Они напоминали чувяки и были сшиты ворсом наверх, чтобы ноги не скользили на подъемах и спусках с гор.

У нас была своеобразная отрядная форма, одинаковая для всех. К ней привыкли в предгорьях. И когда нас встречали наши соседи, они по внешнему виду узнавали нас издали: «Это из отряда Бати…»

Но в дождь и снег в постолах не походишь. Нужны были русские сапоги. К тому же наша одежда и обувь основательно поистрепались.

Пришлось экипироваться заново.

Я предложил Слащеву наладить на Планческой сапожную мастерскую. Портновская мастерская уже работала. Елена Ивановна отыскала швейные машины, мобилизовала женщин и шила нам новое зимнее обмундирование и белье из простыней.

Жена чувствовала себя лучше, хотя по ночам по-прежнему не спала.

Слащев и Сафронов заботились о ней, как сыновья.

Глядя на Слащева, я диву давался: когда успевает он справляться со всеми своими делами?!

«Минный вуз» принял новых тридцать курсантов, забота о них лежала на Слащеве. В его обязанности входило: принять и отправить на операции наши диверсионные группы, снабдить их транспортом, продовольствием, боеприпасами. И, наконец, на руках Николая Николаевича было большое и разнообразное хозяйство фактории.

Начать с отдельного стада… Сберечь его, когда вокруг шныряли немецкие диверсанты, было далеко не так просто.

Слащев открыл большую сапожную мастерскую. В ней не только шились новые сапоги, но и производился ремонт обуви.

Под руководством Бибикова в мастерской сапожничали Суглобов, Кузменко и Коновиченко. Закройщика Слащев пригласил из другого отряда.

Пекарня Слащева снабжала весь наш отряд хлебом. На его же обязанности лежал ремонт нашего транспорта и ковка лошадей.

За шорника был у него Александр Дмитриевич Куц, в прошлом инструментальщик на комбинате.

Инженер Павел Павлович Недрига так и остался всеми признанным кузнецом и ковалем лошадей. Ему помогал инструментальный мастер Александр Иванович Козмин.

Слащев нашел работу и для бондаря Николая Андреевича Федосова. А Данилу и Сергея Мартыненко превратил в плотников и столяров.

И, кроме всего этого, на Слащеве лежала минная мастерская: она помогала соседям, снабжала их деревянными корпусами и модернизированными упрощенными взрывателями.