Записки партизана

Эта мастерская была камнем преткновения для Николая Николаевича: он никак не мог достать тонкой стальной проволоки для пружин к модернизированным упрощенным взрывателям и долгое время ходил расстроенный, неразговорчивый.

Но как-то — помнится, это было в конце ноября, — он встретил меня добродушной улыбкой.

— Неужели раздобыл проволоку, Николай Николаевич?

Он вскинул палец кверху:

— Есть, Батя, мыслишка одна: мы, кажется, скоро раздобудем эту проклятую проволоку, причем не какую-нибудь, а первосортную, и в неограниченном количестве. Но раньше срока не хочу хвастать: моя «афера», может, и не удастся — не говори гоп, пока не перескочишь!

Свое большое и разнообразное хозяйство Николай Николаевич вел безукоризненно, он сам был мастером на все руки: мог заменить любого и в сапожной и в минной мастерских. Однажды неожиданно выяснилось, что Евфросинья Михайловна заболела, — Слащев сам приготовил обед, да такой, что все долго ломали головы: какой же сегодня праздник?

Фактория работала, как часовой механизм, несмотря на то, что вокруг были немцы, что по меньшей мере три раза в неделю ее навещали фашистские самолеты и сплошь и рядом Николаю Николаевичу приходилось вылавливать в окрестностях фактории вражеских диверсантов и разведчиков.

Каждый вечер, когда все жители нашей фактории собирались на ужин, Николай Николаевич сообщал им свои «последние известия»: распределение нарядов и ночных постов и караулов, обязанности каждого по боевой тревоге. Он не освобождал от ночного караула не только бойцов нашего отряда, мимоходом заглянувших на Планческую, но и наших гостей — партизан соседних отрядов, пришедших по делам в нашу факторию. Никаких споров и пререканий не было. Все хорошо знали, что слово коменданта — закон.

Но было это слово законом прежде всего для самого Слащева; прошло всего два-три дня, как он пообещал мне раздобыть драгоценную проволоку, — и я получил от него записку:

«Батя! В двух километрах от Планческой открыл запасную кладовую материалов для мастерских фактории.

В этой кладовой имеется достаточный запас тонкой стальной проволоки для модернизированных упрощенных взрывателей. Качество вполне удовлетворительное.

Слащев».

Связной рассказал, что кладовая появилась довольно своеобразно.

Николай Николаевич в поисках проволоки снова организовал «охоту» за немецкими самолетами, которые навещали Планческую. Ему повезло: немецкий разведчик был сбит ружейным огнем и упал недалеко от фактории. Он-то и стал кладовой Слащева: время от времени к самолету наезжали наши инженеры и снимали нужные им части.

Я ответил Слащеву на записку запиской же:

«Дорогой Николай Николаевич! Благодарю Вас за проволоку, а также за методы ее добычи. Счастлив со своей стороны порадовать Вас: немцев крепко бьют под Сталинградом, сегодня радио сообщило, что число пленных фашистов выросло до шестидесяти трех тысяч. Надо думать, скоро тронется и наш Северокавказский фронт. Весну, пожалуй, будем встречать в Краснодаре…

Батя».

* * *

На восьмом километре, между Георгие-Афипской и Северской, у поворота к шоссе, через неглубокую балочку, где лежало высохшее болотце, заросшее ивняком, был перекинут мост: упоры на бетонных основаниях, двутавровые балки и арочка метров четырнадцати длиной.

Мост ничем не примечательный, но, не будь его, движение по железной дороге было бы прервано.

Наши соседи решили взорвать этот мостик.

В их отряде был ученик Еременко. К ним не раз заходил Янукевич, стороной услышав о предстоящем взрыве. Но начальник минной группы оказался на редкость упрямым человеком. Он не пожелал слушать ни нашего ученика, ни Янукевича и все сделал по-своему.

Прежде всего он решил применить аматол — штуку капризную и ненадежную в дождливую погоду, давно уже забракованную нами. Он отверг наши мгновенные взрыватели автоматических мин и заменил их бикфордовым шнуром. И наконец, вопреки здравому смыслу, элементарному расчету и нашей практике, приказал закладывать мины не ближе к середине моста, а у самого края.

Вначале шло все гладко.

Ночью лил дождь. Под утро охрана моста ушла покурить и пообсохнуть в караулку. Минеры заложили мины, протянули шнур, подожгли его и быстро отскочили в кусты.

Прошло несколько минут, пока раздался взрыв. Он был еле слышен. Зато часовые у моста подняли шумную тревогу. Им на помощь прибежали автоматчики с соседних постов. Из Северской загрохотала бронедрезина, и зашумели по шоссе машины.

Что было дальше — неизвестно: минеры соседнего отряда ушли в лес.

Наша же агентурная разведка выяснила, что взорвалась только одна из четырех мин. Остальные отказали. И это было естественно: подвел мокрый аматол.

Результат оказался жалким: слегка повреждена была только одна из четырех двутавровых балок. Первый поезд прошел по мостику через два часа после взрыва…

Но теперь уже другой отряд решил рвать мостик.

Минеры этого отряда, прошедшие нашу школу, настояли на применении только тола и наших взрывателей.