Записки под партами

— Я не поняла, — голос мамы невозможно ни с кем спутать, видимо это на подсознательном уровне уже. — Почему до тебя невозможно дозвониться? Ты пьяный что ли? — Подходит чуть ближе, а я морщусь от каждого ее шага, потому что звук от ее каблуков ужасно отдает по перепонкам.

— Бери, что надо и уходи. У меня нет желания вести задушевные беседы с тобой, — сухо произношу, закрывая глаза. Гребанный свет, как ножом по глазницам.

— Матвеев, — прикрикивает, видимо раздражаю я ее сегодня на особенном уровне.

— Прям мой день, — ерничаю, тихо усмехаясь. — Все по фамилии кличут.

— Мне твое свидетельство нужно, — переходит сразу к делу бизнес леди.

— Зачем? В детдом сдавать пойдешь? — Злость закипает в венах, но не в матери дело, я просто напряжен и она стала последней каплей. Нужно взять себя в руки.

— Где твоя ненаглядная? Пусть к психиатру сводит, совсем уже неадекватным стал, — фыркает мама, и по звуку слышу, пошла в сторону комнаты. Дурацкие каблуки, кто их вообще придумал. Цок-цок по вискам, как молоточки, медленно убивает.

— Нет ее больше у меня, — вдруг произношу вслух те самые страшные слова, которые вертелись на языке всю дорогу домой. А я ведь так старательно откидывал их в сторону, но видимо не смог избавиться до конца.

— Что? — Спрашивает мама, но тон голоса какой-то незнакомый. Куда-то подевалась ее надменность, будто другой человек вопрошает.

— Говорю, она твои ряды пополнила, — смешно вдруг становится. Вслух смеюсь, но понимаю, это нервозность берет вверх.

— Вранье, — холодно откидывает Наталья Андреевна. Открываю глаза, так просто интереса ради, и смотрю на нее, на женщину, которая меня родила. Мама сидит на краюшке дивана, нога на ногу закинута, а спина прямая, будто ее к палке привязали. Вот оно — воспитание элитной женской гимназии.

— Правда, ты теперь можешь с ней в дуэте петь, и желать мне скорейшей кончины.

— Ты что головой ударился? Что за чушь несешь вообще? — Вижу, как брови на ее лице сводятся, выдавая удивление. Еще бы, не каждый день меня можно в таком виде лицезреть.

— Да лучше бы ударился, — усмехаюсь и снова закидываю голову к потолку.

— Я, конечно, ее всего один раз видела, — вдруг меняется в голосе мама. Я даже перевожу на нее взгляд, потому что за последние пару лет не слышал этой нотки заботы. — Но когда мы с ней разговаривали без твоего присутствия, я была приятно удивлена. Не знаю на счет любви в твой адрес, но заступалась за тебя эта мисс знатно.

— Это было в прошлом…

— Ты ее… — замолкает отчего-то Наталья Андреевна, а я пытаюсь усмотреть в этих глазах что-то, что когда принадлежало моей маме. — Ты ее любишь?

— Не знаю, ты меня не научила этому, — сухо отзываюсь, потому что никогда не задумывался о том, какого это любить какого-то.

— Хах, — вздыхает устало мама, и на ее лице появляется знакомая улыбка. Та самая, которую я видел давным-давно, и которую уже позабыл.

— У меня вот тут, — бью себя в грудь, да посильней, — болит. Жалит так противно, есть от этого таблетки, а мам?

— Дань, — меня прошибает просто, по спине ледяной пот выступает. Я бы вскочил, наверное, да сил в теле почти не осталось. «Дань», она назвала меня по имени? Серьезно? Я не ослышался? Рот моей матери почта два года не произносил имя собственного ребенка. Оно у нее под запретом, как и у меня собственно. Никому нельзя, потому что в этом проклятом сокращении я живо ощущаю себя нужным. Кому-то нужным. И это ощущение родители отобрали, растоптали и выбросили, как потрепанную вещь в мусорную урну. Только Таси позволяю, потому что рядом с ней как-то иначе все, рядом с ней мне хочется быть особенным. Ах да, еще Макс меня так кличет, но это уже по привычке, все же сто лет дружим с ним.

— Что ты сказала? — А она отворачивается, и легонько так, скидывает тонкими пальчиками слезинку. Вот так шоу, неожиданное. Моя мать, женщина с твердой шеей и отменным характером, плачет? Это дорого стоит, однако.

— А ты на меня оказывается, так похож, а я все думала, что раз внешне ты копия отца, то и внутренне тоже будешь. — Странная фраза вылетает из уст Натальи Андреевны, оставляя после себя очень много вопросов. Затем Мама неожиданно встает, поправляет юбку и снова принимает это рабочее выражение лица.

— Мне пора, — сообщает она и разворачивается к выходу. А потом вдруг кидает на прощание: — все образуется, нужно только время.

* * *

Не знаю, как уснул. Усталость явно взяла свое, потому что иного рационального объяснения не нахожу просто. Когда открываю глаза, голова все еще болит. Она настолько тяжелая, будто на моей шее кирпич весом в тонну. Вставать тоже тяжело, оказалось. Штормит немного, видимо это от отсутствия еды в желудке.

Захожу на кухню, выпиваю, стакан воды и засыпаю овсянку в миску. Сегодня понедельник, нужно взять себя в руки и искать причинно-следственную связь. Заливаю крупу кипятком и быстро завтракаю. Желудок приятно отзывается на пищу, как будто успел позабыть, что значит вообще питаться.