Записки прокурора

— Да, жаль. — Он посмотрел в окно отсутствующим взглядом и продолжил: — Честное слово, жаль. Это какой-то рок. Надо же было ему вылезти из леса и нарваться на нас, Извините, мне трудно собраться с мыслями. Но прошу об одном: поверьте мне… В тот день, 20 мая мы пошли на озеро. Были ещё завклубом с женой и его брат с товарищем. Ребята молодые, естественно, приударили за моей женой. Хиханьки да хаханьки. Я как на иголках. Тащу Алевтину домой — куда там. Порезвиться ей хочется. Чуть не влепил ей пощёчину. Пошли. И надо же тебе — этот парень! Понимаете моё состояние? Меня всего трясёт, а он — в самое больное место. Дедушкой обозвал. Я говорю жене: иди, мол, догоню… Честное слово, сначала у меня и мысли не было о ноже. Я бы и так его отколотил. Парень в чащу, я за ним. Думаю, пару горячих ему будет достаточно. Выскочили на полянку. Там костёр горит. Парень, гляжу, осмелел. Поднял я голову, а его дружок на дереве дубину отламывает. Ну, думаю, двое на одного да ещё с палкой… Плюс ко всему этот Краснов, что к Алевтине приставал, схватил откуда-то нож и на меня. Я защищался как мог. Он полоснул по запястью. И опять что-то обидное сказал. Дальше я не помню себя. Выхватил свой нож… Но поверьте, убивать я его не хотел…

Решетников замолчал.

— Ну а дальше? — сказала Гранская.

— Дальше? — Он потёр лоб. — Рука в крови, нож тоже. Вернулся к озеру, обмылся, завязал руку платком. Догнал Алевтину…

— Неужели вы не поняли, что подросток все это спьяну, по глупости? — спросил я.

— Периандр, древнегреческий философ, как-то заметил: «Наказывай не только за поступок, но и за намерение», — вздохнул Решетников.

Я, кажется, понял, почему его называли «философом».

— Ну, раз вы так любите древние мудрости, — сказал я, — то неплохо бы помнить и Пифагора: «В гневе ничего не говори и не делай».

— Я себя казню. Все дни и ночи…

— Когда вы 21 мая услышали об убийстве, вы связали это с тем, что произошло с вами на озере? — спросила Инга Казимировна.

— Связал. Да что там, все стало ясно сразу. А потом в газете прочёл.

— С женой делились?

— Она не подозревала. До вчерашнего дня… А вообще я ждал, что это вот-вот раскроется. Но все не хватало силы воли пойти к вам…

«ЭХО»

В конце лета 1971 года группа народного контроля нашего Зорянского керамического завода вскрыла злоупотребления в отделе сбыта. Замешана оказалась и бухгалтерия. Все материалы были переданы в милицию для производства предварительного следствия.

Вёл его молодой лейтенант Константин Сергеевич Жаров.

Взялся он энергично. И уже через неделю установил, что в хищениях на заводе главными виновниками были должностные лица этого предприятия, в том числе — бухгалтер Митенкова Валерия Кирилловна.

Помню то утро, когда следователь зашёл ко мне — уже прокурору района — с постановлением на обыск в её квартире. Следователь намеревался заехать за Митенковой на завод и оттуда — в её собственный домик, вернее полдома на самой дальней окраине города, именуемой Вербным посёлком. Было серое дождливое утро…

Через час я услышал по телефону растерянный голос Жарова:

— Захар Петрович, вы не можете приехать на место происшествия?

— Что-нибудь серьёзное?

— Очень. Митенкова отравилась…

— Жива?

— Умерла.

— Врача вызвали?

— Едет… А ещё хотел сказать, что мы нашли человека…

— Сейчас буду, — ответил я, не став уточнять, кого они нашли.

Положив трубку, я с досадой подумал: не натворил ли молодой следователь что-нибудь по неопытности.

Через несколько минут мы уже мчались по направлению к дому Митенковой. А у меня все возрастало раздражение: зачем поручили это дело молодому следователю. Дать подследственной наложить на себя руки при обыске… Такого ЧП у нас прежде никогда не случалось. Как назло, «газик» с трудом полз по раскисшим улочкам окраины.

«Нашли человека»… Честно говоря, я сразу и не вник в эти слова Жарова и теперь размышлял, что бы они могли значить. Пожалел, что не расспросил подробнее. Так ошарашило самоубийство подследственной.

Возле её дома стояла машина. Несмотря на дождь, к забору льнули соседи.

Жаров встретил меня у калитки. Промокший, озабоченный и виноватый. С козырька его фуражки капала вода.

— Про какого человека вы говорили? — спросил я.

— Сейчас увидите. Понимаете, лежал в сундуке…

Два трупа в один день — многовато для нашего города…

— В сундуке, как мумия… Старик.

Мы поскорее забрались на крыльцо под навес.

— Словно привидение… Ну и перепугал же он нас. Покойника так можно не испугаться…

— Живой, что ли? — приостановился я.

— Живой, Захар Петрович. В этом все и дело. И никаких документов у него не нашли…

— Ничего не понимаю.

— Я сам, товарищ прокурор, ничего понять не могу. Молчит или плачет. Плачет или молчит…

— Хорошо. — Я еле подавил вздох: мало нам самоубийства, так ещё загадка какая-то…

Митенкова лежала на деревянной кровати. В комнате пахло камфарой и ещё чем-то неприятным, резким.

Тут же хлопотали два санитара в мокрых халатах.

— Сюда мы её уже потом перенесли, — пояснил следователь, указывая на покойницу. — Пытались откачать. А яд выпила она в чуланчике…

Я молча кивнул. Жаров был подавлен. Ещё бы, допустить такую оплошность…