Записки русской американки

Медленно идя по главной аллее с друзьями и поклонниками Окуджавы к месту захоронения, я рассматривала надгробия. Ведь я с детства любитель кладбищ! Мое внимание привлек огромный памятник, в реалистической манере изображавший стоявшего во весь рост мужчину в штатском. Подойдя к нему на обратном пути, я узнала, что мужчина этот умер в тридцать три года. Я записала его имя и даты жизни, подумав, что Александр Наумов (так его звали), возможно, принадлежал к российской мафии: о невероятных могильных памятниках ее «сотрудников» я той весной прочитала в «Нью-Йорк таймс» статью, которая меня заинтересовала. Памятник Наумову стоит в конце главной аллеи на углу, где обыкновенно стоял скрипач, играя заунывную музыку.

Так начались мои поиски могил братвы и изучение их специфики (например, изображение не только во весь рост, но еще и рядом с дорогим автомобилем). Купив несколько книг о братве, я узнала, что Наумов был «авторитетом» подмосковной Коптевской группировки, погибшим в разборке в 1995 году. Целенаправленно гуляя по кладбищам тем летом, я сумела найти некоторое количество интересных мафиозных памятников; разыскала и Сэмюэла Хатчинсона, автора статьи в «Нью-Йорк таймс» о мафиозных надгробиях, причем разыскала я его в Москве.

Меня надолго заинтересовали мафиозные надгробья – как и стиль российских надгробий до и после революции, в том числе в зарубежье. (Я даже думаю написать о русских кладбищах иллюстрированную книгу, когда закончу эту.) Как я писала в своей статье в «Новом литературном обозрении», на скульптурных надгробиях высокопоставленных военных времен Второй мировой изображались знаки профессиональной принадлежности; интереснее всего в этом отношении памятник маршалу войск связи И. Т. Пересыпкину на Новодевичьем кладбище, изображенному говорящим по телефону. Эту репрезентацию можно сравнить с ключами от «мерседеса», точнее, брелком на указательном пальце екатеринбургского криминального авторитета Михаила Кучина: тут и богатство, и палец, которым нажимают на курок, и побег с места разборки[441].

Через несколько лет ко мне обратился британский научный журнал «Global Crime» (глобальная преступность), который издает «Рутледж», с просьбой напечатать эту статью у них по-английски. Как-то они о ней узнали. Я до сих пор горжусь тем, что, весьма возможно, я – единственный славист, к тому же литературовед, печатавшийся в этом журнале[442]

. Я добавила новый материал: разговоры с хранителями могил братвы и ироничные изображения «новых русских» и их охранников из сувенирного магазина «Мир новых русских», который открылся в торговом комплексе «Охотный ряд» на Манежной площади, кажется, в 1998 году. На «палехских» шкатулках из этого магазина изображались не традиционные фольклорные сюжеты, а красивая жизнь нуворишей ельцинской России.

Неожиданным образом похороны Булата Окуджавы на Ваганьковском кладбище привели к новому исследованию, чтобы не сказать увлечению.

Белла Ахмадулина и Борис Мессерер

В 1976 году Вася Аксенов повел меня на ужин, где я познакомилась с Беллой Ахмадулиной и ее мужем Борисом Мессерером. Среди гостей были Андрей Вознесенский и посол Венесуэлы Регуло Бурелли Ривас, который, как говорили, был немного влюблен в Беллу. Ахмадулина в своей витиеватой манере рассказывала, как она каждое утро справляется у мужа о Венесуэле: не произошло ли там за ночь чего-нибудь «хорошего», и, узнав, что ничего «хорошего» не случилось, с облегчением садится пить кофе. Гости весело смеялись – все, кроме меня и милого Бурелли. Ироническую подоплеку рассказа (под «хорошим» подразумевалась революция) мне потом объяснил Аксенов, а бедный Бурелли, скорее всего, так и остался в замешательстве. Мы сидели рядом, и он общего веселья не разделял, хотя много общался с московской богемой и художественным андеграундом, почему его в конце концов и сняли с должности по настоянию «Степаниды Власьевны», как называл Василий Павлович советскую власть[443].

Мое знакомство с Ахмадулиной привело к ее приглашению в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, где годом ранее преподавал Аксенов, который и подкинул мне эту идею. Получилось, что мы с ним выступили в качестве посредников, олицетворявших промежуточность, характерное качество диаспорической идентичности, которую Вася тогда уже начинал примерять. Мне роль посредника между русскими «оттуда» и американцами уже была знакома. Дин Ворт, заведующий кафедрой славистики в UCLA, всячески поддерживал мои предложения приглашать современных русских писателей. Белла и Мессерер провели там весенний семестр 1977 года.

* * *

К удивлению (и, разумеется, зависти) многих, по пути в Лос-Анджелес Белла с Борисом побывали у Владимира Набокова в Швейцарии, где он и Вера Слоним поселились, уехав из Америки; вообще Набоков советских писателей принимать отказывался и жизнь вел скорее отшельническую. Белла и Борис отправились в США без советской визы, которую им никак не давали. В Лос-Анджелесе мы их встречали вместе с Вортом, который предложил им жить у него.