Когда в конце 1990-х годов я познакомилась с Зинаидой Шаховской, она показала мне свою статью «Бедная Ирина», напечатанную в «Русской мысли» (1997). Статья была ответом на книгу Бойда и его изображение знакомой ей по Брюсселю молодой женщины с «меланхолическим выражением лица». Шаховская пишет, что после смерти Ирины она задолго до Бойда читала письма Набокова к ней, но не стала публиковать их при жизни Веры Набоковой (несмотря на то что они были в плохих отношениях). Она опровергает слова Набокова о том, что его письма к Ирине содержат «литературные преувеличения» (так он пишет в последнем своем письме к ней): в них не было «никакой литературной игры», не было «выдумки… и набоковского словесного блеска». Они раскрывают «совсем человеческого Набокова», пишет Шаховская. В особенности ее возмутило изображение Бойдом Кокошкиной в роли «сводни»: «Надеяться пристроить Ирину в любовницы к Набокову и этим обеспечить ее материально она никак не могла. Бедственное материальное положение женатого писателя было общеизвестно. Предвидеть, что Набоков станет всемирно известным и богатым писателем, не было никаких оснований. ‹…› Меркантильных планов у Кокошкиной поэтому быть не могло»[242]
. У Шаховской с Набоковым давно случилась размолвка, чем, возможно, и объясняется пафос ее статьи. Может быть, сыграла роль зависть к бывшему другу, ставшему знаменитым писателем, может быть – желание вступиться за двух женщин трудной судьбы, выставленных набоковским биографом на посмешище.Зинаида Алексеевна вспоминает, как в 1968 году, лишившись работы на «Свободе», Гуаданини обратилась за помощью в «Русскую мысль». Шаховская, только что эту газету возглавившая, смогла предложить ей только низкооплачиваемую должность. Оказалось, что Ирина страдала манией преследования; она проработала в газете всего несколько дней. Через восемь лет она умерла – нищей, одинокой и душевнобольной. После смерти моего деда в 1963 году ее связь с моей семьей прекратилась, так что никто из нас не знал ни о ее бедственном положении, ни о болезни.
Ее подруга Татьяна Морозова вспоминает, что, несмотря на недуг и все нарастающее отчаяние, Ирина хорошо помнила стихи, которые ее отвлекали от трудностей жизни[243]
.Весной 2001 года Дмитрий Набоков (1934–2012), сын писателя и его переводчик, читал в Калифорнийском университете в Беркли лекции о своем отце. Бедная Ирина видела маленького Дмитрия издалека на пляже в Каннах в 1937 году – она приехала туда, получив письмо, в котором Набоков сообщил ей, что не может оставить семью. Это была их последняя встреча – для нее трагическая. К моменту нашего знакомства Дмитрий Владимирович стал вальяжным, при этом внимательным господином. Помню, как он несколько раз звонил мне в другой город, чтобы узнать о состоянии моей дочери после операции на суставах. Однажды он сам едва не погиб в автомобильной катастрофе; авария сильно сказалась на его жизни. Я рассказала ему о своем условном родстве с Ириной Гуаданини, и он вежливо выслушал меня, никак мои слова не комментируя. Правда, через несколько лет я прочла текст его выступления на набоковской конференции в Ницце в 2008 году и встретила в нем не только язвительную, но и пошлую рифму «Гуаданини – бикини», адресованную набоковедам, выискивающим в биографии писателя «изюминки». Надеюсь, что моя виньетка покажется читателю не «изюминой» такого рода, а попыткой привлечь внимание к грустной жизни Ирины.
Ирина всю жизнь писала стихи и была членом парижского Объединения русских писателей и поэтов; она дружила с Игорем Чинновым и Владимиром Смоленским, ценившими ее творчество. (Чиннов в письме Юрию Терапиано заметил: «Стихи Ирины были не хуже тех, кого печатали русские литературные издания, но ее поэтической судьбе не было суждено сложиться в то время»[244]
.) Она прислала дедушке свою книгу под названием «Письма», вышедшую в 1962 году в Мюнхене. Стихи ему не понравились, но книгу он сохранил, и я недавно ее прочла. Это стихи одинокой мечтательницы, жившей прошлым и романтическими воспоминаниями. Меня поразило, что в них не было горечи, хотя ее жизнь сложилась неудачно.