Записки следователя из Будапешта

— Продолжается, только в иной форме, чем прежде. Когда-то все расследование сводилось к допросу подозреваемых и свидетелей, к выявлению в этих показаниях противоречий и неувязок, которые затем следовало «увязать» или «развязать». Поэтому следователь всеми силами и средствами стремился к тому, чтобы вынудить преступника признаться в совершении преступления. Конечно, такие признания иногда оказывались далекими от истины; измученный допросами подозреваемый признавался в преступлении даже тогда, когда он совсем и не был в нем повинен. А свидетели, между тем, имели возможность заведомо его оговаривать, и этот оговор нередко имел силу решающего доказательства.

— Ну, а теперь, в наши дни? Разве признание вины потеряло свою доказательную силу?

— Не совсем так. Устные показания, в том числе и показания подследственного, могут прояснить многое. Но ни одно показание само по себе не имеет силы решающего доказательства даже в том случае, если подозреваемый добровольно признается в том, что преступление совершено им. Устные показания и признание виновного лишь помогают следствию обнаружить все причинные связи и построить замкнутую цепь из необходимых вещественных доказательств. Однако в большинстве случаев это происходит только тогда, когда подавляющая часть улик уже находится в наших руках, в руках следствия.

— А если на месте преступления не остается никаких следов?

— Так не бывает. Следы остаются после любого преступления. Вопрос лишь в том, способны ли органы следствия их обнаружить. Разумеется, под понятием «следы» я имею в виду не только чисто физические знаки, которые можно увидеть, пощупать, понюхать и так далее. Под термином «след» может скрываться, например, некая логическая связь или совпадение, скажем, периодическая повторность преступлений, совершенных одним и тем же способом. Во многих случаях, о которых я рассказываю в своих воспоминаниях, именно та или иная логическая связь отдельных признаков или событий была первым, но далеко не единственным «следом» преступления. Такая логическая цепь может быть, кстати, и негативной, когда она не подтверждает, а, наоборот, исключает какие-либо факты. Но и в этом случае она достаточна для того, чтобы служить исходным отправным пунктом для начала следствия.

— Не слишком ли ненадежны такого рода следы? Не могут ли они сбить следователя с толку, повести его в ложном направлении?

— Нет, не могут. Более того, я убедился, что логические следы очень часто более достоверны, чем следы физического свойства. Например, при расследовании одной квартирной кражи со взломом я столкнулся с явлением, когда логическое рассуждение и причинная связь оказались в полном противоречии со следами ног, обнаруженными на месте преступления. После тщательного фиксирования, выемки и измерения физических следов было установлено, что это следы дамских туфель, которые вели от небольшого окна в чулане, выходящего на внутренний двор, прямо до края террасы. По логике фактов, однако, взлом должен был совершить мужчина, который проник в квартиру именно через это окно. Через некоторое время, когда мы, руководствуясь все же логикой, а не формальными признаками, задержали преступника — мужчину, он признался, что действовал в туфлях домашней работницы хозяев квартиры, привязав их к своим ступням задом наперед.

— Остроумный прием, достойный детективного рассказа. Вы не находите?

— Возможно. Хотя, признаюсь, я не охотник смешивать столь модную ныне детективную литературу с истинными происшествиями и преступлениями. Ни в мыслях, ни в сравнениях. Так называемые «детективные истории» (заранее прошу извинения у тех, кого это может обидеть), с точки зрения опытного следователя, в подавляющем большинстве своем весьма примитивны. Надуманность и неправдоподобие так и вопиют во весь голос. И это, узы, не единственный их недостаток. Второй, еще более важный, состоит в том, что они не выдерживают никакой критики с точки зрения криминальной логики, логики преступника. Но поскольку цель подобной литературы заключается лишь в том, чтобы «захватить» читателя и пощекотать ему нервы, этой цели авторы детективов достигают вполне. Будем, однако, откровенны, не более того, поскольку их творения не имеют никакого отношения ни к жизни, ни к реально существующим в ней социальным проблемам. Между тем реальные, действительно совершенные преступления, — разумеется, на свой специфический лад, — отражают существующую социальную действительность столь же конкретно, реально по времени, месту и характеру, как это имеет место в научных исследованиях социологов, в репортажах с места событий или в художественных произведениях социалистического реализма. Современный детектив не имеет к ним, повторяю, никакого отношения и является как бы нейтральным «допингом» для нервов, только и всего.

— Если так, то получается, что истории о реальных преступлениях скучны и неинтересны?