Записки старого петербуржца

В девятисотом году не мог коночный кучер начать ни с того ни с сего сочинять стишки, да еще – тем более! – печатать их на "свои кровные". А в девятьсот четырнадцатом вагоновожатый напечатал их целый сборник, да еще вступил в спор с критиками… Все переменилось, все…

Может показаться, что этот вагоновожатый участвовал активно в том процессе изменений или хотя бы сознавал его. Так нет же, ни в какой мере! Были в мире прямые "действователи". Иван Герасимов не принадлежал к ним. Он мало что видел кроме своего "большого коридора". Ему немногое было заметно в Питере, если не говорить о "разводной раме Николаевского моста" и "летящей перед войной стрекозе". Он не был ни "действователем", ни теоретиком. Но историческая судьба сделала и его и ему подобных индикаторами происходившего в мире независимо от них. И я рад, что моя "трамвайная тема" заставила меня вспомнить среди других и этого маленького человека в усах и барашковой шапке вагоновожатого.

РОЗЫ, ТУБЕРОЗЫ, МИМОЗЫ…

В 1913 году мне минуло тринадцать лет. Все, впервые увидев меня, давали мне пятнадцать: меня выгоняло вверх как на дрожжах. На мое счастье, ширина тоже не отставала.

За год до этого, однако, мама, как все матери, взглянув на меня пристрастным оком, ахнула: "Бледен, худ, ему грозит чахотка…"

Она повела меня срочно к преподавателю кафедры терапии Военно-медицинской академии доктору Гладину.

Доктор долго мял и выстукивал меня. "Да-с, сударыня, – проговорил он наконец, смотря на маму сквозь пенсне строгими глазами. – Не могу скрыть: ваш сын серьезно болен. У него начинающееся ожирение сердечной мышцы…"

С этого же дня я был посажен на простоквашу без сахара, на черные сухари. Страдал я апокалиптически, и год спустя Гладин, снова осмотрев меня, сказал так же строго: "Сударыня, в медицине никогда не следует чрезмерно усердствовать. Если мы будем столь успешно бороться с полнотой, вашему сынку, при его протяженном сложении, будет грозить уже туберкулез…"

К новому, тринадцатому году эти резкие колебания закончились и я пришел в некую среднюю норму.

Мама, которая к членам своей семьи всегда относилась в некоторой мере, как к фигурам на шахматной доске ее сложных планов, и полагала, что игроком за этой доской может быть только одна она (кстати, она и впрямь отлично для женщины играла в шахматы), позвала как-то меня в гостиную, внимательно оглядела, поставив против света, и немедленно решила сделать и этой смиренной пешкой первый ход. Так сказать, мое личное е2 – е4…

Надо заметить, что к этим годам мамина общественная активность не только не спала, – наоборот, возросла и продолжала возрастать. Однако от радикальных настроений ранней молодости она незаметно переходила к "просвещенному либерализму". Папа, став из коллежского надворным, из надворного статским советником, не изменился ни на единую йоту: он был и оставался в первую голову отличным инженером и только уж затем – делающим сносную карьеру чиновником. Мама же, по женской слабости, с каждым годом чувствовала себя все ближе к положению "статской генеральши", которой уже ни возраст, ни общественное место больше не разрешат некоторых безумств юности.

Из радикального Выборгского коммерческого она перевела нас в отличную, которой я по гроб жизни благодарен за великолепное обучение, но уже явно только либеральную, гимназию Мая. С рабоче-студенческой Выборгской стороны мы перебрались на основательный и академический Васильевский. От спорадического и веселого участия в студенческих благотворительных вечерах и концертах, где она была и швец и жнец и в дуду игрец, мама поднялась теперь – ей в тринадцатом году должно было исполниться тридцать семь лет – до председательствования и заместительствования в разных весьма уже солидных обществах и лигах: то в Лиге равноправия женщин, под главенством этакой русской полусуфражистки, Поликсены, да еще Несторовны, Шишкиной-Явейн; то в Обществе содействия внешкольному образованию, где председательствовала Анна Сергеевна Милюкова, супруга самого "туркобойцы" Павла Николаевича Дарданелльского, лидера конституционно-демократической партии, а проще говоря – "первого кадета" [21]. И наша жизнь, жизнь маминых сателлитов, значительно изменилась.

Теперь, обозрев мою отроческую длинноватость, она задумалась. Именно в качестве заместителя председательницы упомянутого Общества она была обременена добычей средств для него. Помнится, год назад она устраивала лекцию на модную музыкальную тему – об "Электре" Рихарда Штрауса. Лекция принесла известный барыш.