Записки Степняка

- Три рублика, три... Об этом что говорить... Десять с полтинкой, значит, будет, ежели по-старому, - на сигнации... Да-а, дорого-онек!.. Сигней участливо чмокнул губами и, обтерев ложку, отложил ее в сторону.

Появилось другое блюдо - вареная рыба.

Чухвостиков положительно затуманился. Я и забыл сказать, что он был-таки скупенек. Теперь его, по всей вероятности, мучила невозможность продать по хорошей цене те десять-пятнадцать четвертей овса, которые нужно было удержать для жеребца. Впрочем, мужичок Сигней не долго держал его в таком состоянии; задумчиво и печально съев две-три рыбки, он вдруг поднял голову и, с сожалением взглянув на Андрея Захарыча, благодушно произнес:

- Аль уж выручить тебя, барин?.. Уж одно к одному... Господа-то вы хорошие!.. Теперь Миколая Василича вызволил, уж и тебя... Нам бог пошлет... Найпаче {114} по душе старайся... а уж там... (Сигней не договорил, что "там", но с молодецкой пренебрежительностью махнул рукой) куплю я у тебя жеребчика-то, куплю... Хорош барин-то!.. Видно, уж надо ослобонить... Завтра прибегу, посмотрю... Не горюй... Я уж вызволю, не таковский человек... Мы еще, слава богу, покамест бог грехам терпит - в силе...

Андрей Захарыч сразу просветлел и как-то изумительно обрадовался. Я даже удивился этой сильной радости. Верно, ему уж до жадности захотелось тех трех рублей за четверть овса, которые, по словам Сигнея, охотно платят на базаре.

- Бач-к-а! - послышался с хутора грубоватый, немного охрипший голос.

- Митроха-а! - откликнулся Сигней.

- Где ты?

- Подь сюда-а!

- Ты уж, Миколай Василич, дозволь малому ушицы-то похлебать, обратился ко мне Сигней, - тоже сын ведь... Грубоват хошь парень-то, а все сын...

Я, конечно, дозволил "грубоватому парню" похлебать ушицы.

Митроха имел большое сходство с отцом, но сходство это ограничивалось только одной наружностью: он был такой же низенький, такой же коренастый и щекастый, у него были такие же маленькие, прищуренные глаза и насмешливые губы... Но отцовского духа, - духа лицемерия и лжи, не было заметно в его красивых чертах. Глаза его глядели не умильно и ласково, а вдумчиво и строго, на губах играла не подобострастная улыбка, перемежаемая лукавой насмешливостью, а одна только жесткая ирония. И речь его, в противоположность речи отцовской, не изобиловала мягкими тонами. Она была груба, безыскусственна и - что мне показалось тоже странным - даже дерзка, когда обращалась к отцу или ко мне с Андреем Захарычем.

Никому не поклонившись, он сел за уху.

- Купил палицу-то? - спросил его отец.

- А то как же! За ней ездил - стало быть, купил, - нехотя ответил Митроха.

- Стальные есть? - осведомился я.

- Всякие есть. По деньгам... {115}

- Что, говорят, в Лущеватке дьячок погорел? - полюбопытствовал Андрей Захарыч.

- А я почем знаю? Може и погорел...

Сигней сокрушительно развел руками и сладко произнес, как бы извиняясь перед нами:

- Грубоват он у меня, грубоват, господа поштенные...

- Не стать лебезить по-твоему,- буркнул Митроха.

Сигней только покачал головою и немного погодя ушел. Чухвостиков прозяб и тоже пошел в дом. Я остался докурить папироску.

- Эка отец-то у тебя добряк какой? - сказал я Митрофану.

- Добёр! - иронически ответил он, - привык в бурмистрах-то лебезить...

- Нешто он был бурмистром?

- Как же! Когда еще барские были, он пять лет ходил в бурмистрах... Так и пропадал в барских хоромах... Добёр!.. Теперь вот ему лафа-то отошла - барин сдал именье-то!.. А то, бывало, бесперечь к нему шатается - чаи распивать...

- А ты, должно, не любишь отца-то? - засмеялся я.

- Любить-то его не за что, - угрюмо ответил Митроха, - из-за него и так на миру проходу нет... Уж он всем намозолил глаза-то... Это еще, спасибо, у нас народ-то в достатке, в двориках... А то бы он покуражился!.. И то, никак, по окрестным селам должников завел... И диви бы чужие... Вот свата Гришку как околпачил!

- В земле? - спросил я.

- Вот в твоей-то. Ты ему сдал по тринадцати целковых, и чтоб десять рублей об троице... Чего еще! по нонешнему времени какая это цена... Так нет, батя-то мой и тут его принагнул... Задатку тебе Григорий четыре целковых отдал, так это уж от бати пойдет... А свату ничего!

Я просто руками развел.

- Да как же он все говорил - "вызволил, вызволил"?..

- Вызволит, как же, дожидайся!.. Таковский - чтоб вызволил...

- Ну, тебе, стало быть, не по нраву, что отец-то твой все норовит денег побольше зашибить? - спросил я Митроху. {116}

- А что мне в ней, в деньге-то!.. Кабыть нас много - я да он... По мне, абы с миром жить в ладу... А обижать-то так тоже не приходится... Я уж к ему приставал - отдели, мол... Не отделяет!.. Я, говорит, для тебя... А мне все равно как наплевать!.. Мужик - ну, мужицкое дело и сполняй... Знай свою соху!.. А он ведь норовит все как-никак к купецкому делу пристать... батя-то!.. Лошади, теперь - барышевать ими вздумал... Страмотьё!

Митрофан сердито замолчал.