Записки церковного сторожа

– Тут уж, знаете ли, какими глазами смотришь на Церковь, то тебе и кажется. Наверное, мне повезло больше чем другим, я вошел в Церковь не поднимая к небу глаз, словно нес на спине огромный, тяжелый мешок. У меня не было ни времени, ни сил, ни желания придумывать что-то. Я пришел к Богу, и были только я и Бог. Остальное – люди вокруг, их отношение к чему-то, их мнения, манера их поведения – меня не интересовали. Повторю еще раз – мне было легче, чем другим.

– А потом?

– Дорога не кончается за дверью храма. Проблемы тоже. Но это уже несколько другая история.

– Хорошо. Но давайте снова вернемся к трем «векторам» – «Трусу», «Балбесу», «Бывалому». Алексей, а если эти «векторы», скажем так, вырываются из идеального духовного мира и рассказывают не об авторе, а, например, указывают на пороки общественного строя?

– Тогда литература превращается в публицистику и перестает быть литературой. Тут дело даже не в том, «что в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань», а в том, что их – «коня» и «лань», литературу и публицистику – вообще невозможно приблизить друг к другу, а не то что впрячь куда-то для общей работы.

Сравните одну книгу Михаила Афанасьевича Булгакова «Мастер и Маргарита» и все написанное Александром Солженицыным о Советской власти. Даже с точки зрения простой информативности «Мастер и Маргарита» на несколько порядков выше не говоря уж о более тонких материях.

– А что Вы скажете о развлекательной литературе? Там «векторы» указывают куда угодно, только не на авторов.

– Вот именно там, сознательно или подсознательно, и работают по самым разным технологиям приготовления литературных «гамбургеров». При всем своем кажущимся многообразии эти книги лишены главного – в сущности, у них нет авторов.

– Формально они все-таки есть.

– Формально, да, есть. А суть в том, что «стандартно-развлекательную» книгу может написать любой. Имена и фамилии могут быть разными, но автор книги не человек, а технология, по которой они созданы. Например, вспомните, сколько было написано книг и снято фильмов в «бессмертном» жанре «ее все предали, а она всем отомстила»?

– Много и я тоже не ценитель подобных жанров. Алексей, а в чем все-таки, на Ваш взгляд, главное отличие литературы от публицистики и прочих окололитературных жанров?

– Мы уже касались этого – в способности или неспособности автора и его героев к покаянию. Это не значит, что автор, во время или, хотя бы, перед написанием рассказа, должен пасть на колени и стукнуться головой об пол. Мы говорили с вами о «Смешинке», давайте продолжим этот пример. Она написана совсем не по теории, она уместилась в ней сама по себе. Но могла бы обойтись и без нее.

Помню, гулял по заснеженному церковному двору, думал, а не сочинить ли какую-нибудь простую темку для забавного рассказа и представил себе следующую картинку: женщина заходит в квартиру и видит недавно выгнанного мужа, переодетого в «жаниховский костюм». Спросил себя: муж сам это сделал или его кто-то другой переодел?.. Больше всего понравился ответ, мол, это сделала теща. Потом подумалось: а смешно ли, это?.. И почти тут же одернул себя: ничего смешного! Дальше – уже пересказать трудно, тут и навык работы, и доведенная почти до автоматизма привычка сначала находить ответы и уже к ним «приделывать» вопросы.

– Звучат слова явно не из творческой, а какой-то другой мастерской: «автоматизм», «привычка», «приделывать»… А как же вдохновение, талант?

– Вдохновение покаяния, то, что равно или почти равно молитве, вот что движет литературой. Иначе никакое вдохновение и никакая «любовь», та, о которой поют с концертных сцен или пишут в слезливых романах, не поможет. Тысячу раз был прав Андрей Тарковский, когда ответил молодому американскому режиссеру у которого «было все»: «Теперь вам осталось поверить в Бога».