Заполье

Вот еще один печали твоей корешок, который не выкорчевать ничем, — загодя выморочное отечество малое, где и сам ты в наследники не годишься уже, да и по себе вряд ли что оставишь. И прав был брат, вздохнувший как-то: нашего тут именья, Вань, одни каменья… Разбегается сельцо, раскурочен колхоз, и на слом все пошло, на распродажу и разор. В который раз за век линяет русская жизнь, в кровавой слизи выдираясь из нестарой еще, только-только обжитой, казалось, и обмятой шкуры, тыкаясь беспомощно и слепо во все стороны… да, только что начавшая было осмысленный лик обретать, из постылого животного выживанья выбираться — чтобы опуститься, изгваздаться в гнусностях опять, вызвериться, не давая человеку головы поднять…

И что станется тут, останется через десяток-другой таких лет — сиротски пустой косогор с грудами оплывшего самана и печного кирпича меж кустов задичавшей сирени, потерявшая имя речка в огородных бурьянах, оглохшая от ветров степная тишина? Как сталось с соседней бывшей Благодаренкой, расточившейся в негостеприимных пространствах холодной родины, и кого вот благодарить за разор даже и этой вот жизни, без того многотрудной и, может, бедной самой средь других поселений человеческих и непритязательной, и за что ей судьба такая, никак уж не заслуженная? Перед кем она и в чем, в самом деле, провиниться могла?

Оттого что-то темное взнимается невольно в нем, тому темному и беспощадному встречь… ненависть ответная? Безадресная, считай, и незрячая, она тем не менее есть, и не столько даже к полулюдям, сверху творящим все это, нет… Что люди, даже самые злонамеренно сплоченные, с ними-то можно еще управиться, и не раз справлялись; но отчего гнусен вообще, изначально жесток и преступен в безумствах своих и мир сам по себе, и человек в нем? Вопросы ребячьи, а тоска в них стариковская, безнадежная.

Нет, он во-многом прав, адвокатский барон, Владимир недоношенный, сувереном вздумавший стать, миром владеть, по меньшей мере внутренним своим: ад — он не где-то там, отдаленный и отсроченный, нищих духом пугающий до смерти. Он в нас, он здесь, в наличности очевидной своей и едва ль не со всеми атрибутами, разве только по времени и месту разнесенными, прореженными, и именно с этих, с земных срисованы на стены церквушек муки те, загробные; земной ад — он по-всякому первичен, лишь сгущенный фантазией нищих и перенесенный вовне, под расчет посмертный, все авансы здесь уже получивши. А вот на рай лишь намеки тут — обещающие что-то несравненно лучшее, да, но такие редкие и недолгие, неверные, что не успеваешь и уверовать. Намеки, светозарные отблески отдаленные его, отголоски хора надмирного, где все — радость…

Сидел на лесине, привалившись к теплым горбылинам сарая и подставив лицо свежему солнцу, заречному пьяному ветерку. Провянувшей землей пахло и первой травяной пресниной, скворчал и заливался в соседях на своем домишке старом, летком вниз на жердине угнувшемся, радостный до самозабвенья скворец, сизо парил единственный клин зяби на косогоре за нежно зеленеющими ветлами Мельника. Спохватившись в затяжном апрельском ненастье, межсезонье голом и грубом, откровенном в нищете и природного, и человеческого прожитого года, все вокруг спешило наверстать упущенное, оправдаться, опасаясь будто, что истощится последнее терпенье всего живущего, озлобит вконец человека, исстрадавшегося во зле и непотребстве, в мерзостях этого недобытия, — и хлопнет он дверью так, что сама она сорвется с петель, и вся изощренно расписанная, но давно уж потресканная и полуотставшая штукатурка мира этого осыплется, обрушится с позором и адской вонью, погребая под собою все, мигнет зловеще и навеки погаснет светило, и останется один его, мира бывшего, темный и холодный, еще во дни творения кое-как, наспех свинченный и непоправимо скособоченный остов. Во зло скособоченный, ничем не уравненное, разве что самой возможностью быть, жить… и только? И только, невелика радость. И живи, изумляясь, из ума выходя перед роковым, непоправимым несоответствием тончайшего физического совершенства его, мироустроенья, и его же полнейшей человеческой, нравственной вообще несостоятельностью, о какой нельзя даже сказать, что все тут вместе, дескать, ад и рай — без какой-либо нейтралки даже… Погост, погостевал — и будет с тебя.

20