Заполье

— Умные-то, может, и есть — практиков мало… И политизированы с избытком, а значит односторонни, не без этого. С непривычки оттолкнуть может. И потом, сама публичность, сами массы с них этого требуют, горячего слова ждут, чтобы прямо со сковородки…

— Значит, в партийность опять? Но и без нее, увы, не обойтись — поначалу, хотя бы… С азов снова, с дилетантства приходится начинать нам, что в политике, что в финансах нынешних кромешных… ну, кто я в банковском деле был? А против нас, между тем, западные профессионалы высокого уровня, с опытом многовековым, да еще в жестко структурированную систему объединенные, с возможностями едва ль не безграничными — поскольку и границ, считай, наших не стало… А что у нас? А у нас всероссийский хам, он же и вор пришел, воссел во власть, все подмял под себя. Номенклатура все та ж, тупая и жадная; и мало того, что все сдает, перед жидом мировым распростерлась — она ж еще и в ловушку в уготованную залезла, зелень свою грязную за кордон вывозит, дурында, в чужой карман прячет. Во вражеский — надо ж отдавать себе отчет!.. А вдобавок, и долгов стране нахватали под завязку, вполне кабальных… ну, не козлы?! Теперь как петрушками вертят ими… — И встал, к окну венецианскому подошел, пригорбившись, взглядом утянулся за стекло куда-то. Или, может, в раздумья свои уперся, тяжелые, невольное уважение именно к тяжести этой вызывая… как, скажи, к веригам монашеским, в суздальском музее однажды виденным: веруешь ли, не веришь, в том числе и тем, кто их носил, а тяжесть есть тяжесть. — И мы сейчас не в какой-нибудь, а именно в веймарской России жить пытаемся, выживать в пораженье, германская контрибуция та — пфенниги, пустяк сущий по сравненью с нашей, невиданной… Нам, поймите, и самое поле игровое подменили вместе с правилами игры — на свое, нам чуждое совершенно, на каком и проигрывать мы сможем только с разгромным счетом, не иначе. И потому такое выделывают над нами… что хотят выделывают, вы даже представить не можете себе всей этой срамоты, позора всего, бессилья. — Не оборачиваясь говорил, глуховатым голосом, руки сцепив за спиной. — Ах, как унижать умеют — еще лучше, чем обманывать. Хотя и обманы-то больше на силе с наглостью построены, на приемчиках старых, чем на превосходстве умственном. И все это при абсолютной, можно точно сказать, продажности верхов, элиты сраной нашей, за выраженье простите. Мечта одна у нее вырисовывается: навороваться под завязку — и туда, на Запад, там натурализоваться. Чуть ли не в элиту тамошнюю встроиться… да кто их примет, полудурков?! Там своих воров хватает, и уж куда крупней, в масштабах мировых. А нам вот оставайся тут. Вот и учись, как … в сорок первом. Нет, стократ прав Александр Васильевич был: много неудобств спасаться бегством… Да-да, Суворов, — покивал он, обернувшись; и подошел, руку неожиданно положил на плечо Базанову, придержал его, дернувшегося было встать. — Врозь не устоять нам, Иван свет Егорович, да и бежать некуда… ну, куда от себя? Собираться, оборону выстраивать, времени нам немного отпущено. Успеть надобно.

— Что и делаем, — с будничностью подчеркнутой отозвался он, подтвердил и взглядом, пафос тут был бы совсем уж ни к чему. Не в первый раз предлагался ему этим человеком союз, теперь уж более тесный, — от какого отказаться невозможно потому, хотя бы, что необходим он был и газете самой, делу; да и другого, в чем-либо сомнительного, Воротынцев и не предложил бы, не из тех. Вопрос лишь в том, верить ли ему и насколько верить. Впрочем, и тут выбора, считай, не оставалось, неверие ничего не давало ни Базанову самому, ни делу его, ничего не гарантировало. Что ж, будем верить — с известными себе оговорками, на слова-то, как еще отец говаривал, мы все горазды. А вот что у него с Мизгирем и какой такой идейной масти кошка меж ними пробежала… Идейной именно, по всем приметам и подсказкам, и всякие там личные симпатии-антипатии и залоги приятельства старого здесь не много значат. Хотя и не без оных тоже, отношения лишь усложняющих. И не ирония даже, нет, но тончайшее это, даже в чем-то аристократическое, пожалуй, к парадоксалисту презрение — показалось, нет? Не показалось, дергается и Мизгирь.

— Ну, так есть кто там, в соборе этом? Из дельных, понадежней, да и молчать чтобы умел… Не сведете?

— Есть, пожалуй… Поселянин, однокашник мой — и, не удивляйтесь, председатель колхоза. Но серьезен во всем, в знаниях тоже.

— Вон оно как?! — И мгновенно оценил: — Интер-ресная рекомендация… а почему-то верю! Пуд соли-то съели наверняка?

— Да поедено… Кстати, он у себя — тут, недалече сравнительно, тоже взялся церковь отстроить, с тем же Гашниковым, архитектором, — кивнул Базанов на бумаги. Что еще было сказать? — Член правления соборного, свою линию имеет и гнет. Хозяйство на плаву держит. Ну, резковат в обращении, может… трепа не любит. А кругозор нешуточный.