Заполье

— А его и не будет в ней, — заулыбался тот, совсем запрятав глаза в прищуре, погладил клочки бородки своей, — зачем?! Не в ней, этой помойке, а за ней… там, где оно только и может быть, существовать как нечто здоровое вообще. Совсем даже необязательно оформлять дело, действие любое заговором, некой организационной договоренностью субъектов. Все можно сделать гораздо тоньше, изящней, я бы сказал… О сетевых структурах слышали? Надо лишь свести в одну пространственно-временную точку ряд выстроенных событий, а то и случайностей якобы, — и дело в шляпе. Вот в этой, — указал он пальцем на свою мятую шляпу черную, на колбу кофейного аппарата нахлобученную, и пальцем же в крутой бледный лоб постучал: — Только арифмометром прощелкать, события и исполнителей, друг о дружке и о целях не знающих даже, надежно… э-э… канализировать, направить. И главное — информация точнейшая: предупрежден — значит, вооружен. Тогда даже и точечные, незаметные уколы в болевые, в нервные узлы — да, как в иглотерапии, — поистине удивительный эффект дают. Нет, чудные бывают возможности, просто-таки, знаете, дивные, и как ими не воспользоваться?! А реальность политическая, она ж и любая другая… Вы, конечно, задумывались над судьбой идеала в так называемой жизни. И не могли не заметить, что доверять ей свои лучшие помыслы — все равно что собакам выбросить… так у нас некогда говаривали. Много чести псам реальности… Так, говорите, есть резон?

— Не без сомнений. Дело, какое вы имеете ввиду, — такая ж реальность, и прятать ее от другой… Вообще считаю, что тайное — это чаще всего орудие зла… поощряет вольно или невольно злое. Секреты во многих делах могут быть, в добрых тоже. — Что-то в нем все-таки сопротивлялось этой задумке Мизгиря, и он пока не мог понять — отчего, не то что выразить. — Но само-то добро в особых тайнах не нуждается, по-моему, скорей уж наоборот…

— А борьба наша — не зло? — хмуро уже глянул Владимир Георгиевич. — В форме противо-зла? Мы сознательно причиняем зло врагу и хотим причинить его как только можно больше… залить его злом, с головой, чтоб захлебнулся! Чтобы подох!.. Впрочем, вы мне это можете растолковать куда даже лучше, чем я вам. А я о тайне как изначальном условии, главном в успешности дела, иначе нам сорвут его на первых же шагах… если вы против, то я удивляюсь вам! Первохристиане, кстати, тоже места сборищ своих, катакомбы там и прочее в большой конспирации держали, даже и под пытками…

— Но ведь не ученье, не дела свои, — не очень охотно возразил он, опять в разговоры все уходило, в зубах навязшие, едва ли не в треп… А может статься, в бесчисленных разговорах вот этих наших как раз и вырабатывается, вываривается то самое мнение народное, пусть медленно очень, с великим скрипом, но восстанавливается здравый смысл, определяется его отношение ко всему происходящему, к вопрошаемому будущему своему тоже… почему — может? Так оно и есть, и было всегда. Да и не однажды уже приходила эта мысль к нему, подзабываясь, но и всякий раз обновляясь несколько, расширяясь, — как и о том, что подспудное где-то, в самой что ни есть глубине того, что народом зовем, действо идет соборное, мало кем по отдельности осознаваемое сопротивление непотребству нынешнему, противление мощное, иначе развалилось бы уже все, и что рано или поздно наружу оно выйдет и скажется на всем, переменит все… припозднится как всегда, беды попустит, усобицу, кровь, но не опоздает, переменит. Вот в эту работу глубокую, внутреннюю он и верит, в единственную, и в меру малых, мизерных сил своих старается ей помочь. И здесь все годится, лишь бы помочь… все? — Сердцевину дела, идею спасителя, спасения они-то как раз несли каждому встречному-поперечному…