Запомни и живи

Скрипки, сливки, книжки, дни, недели.Напишу еще стишок — зачем?Что это — тяжелое похмельеИли непроветренный Эдем?У Вердена[153] лимонад в киосках.Выше — тщательная синева.Остается, прохладившись просто,Говорить хорошие слова.Время креповую сажу счистит —Ведь ему к тому не привыкать.Пусть займется остальным статистик,А поэту должно воспевать.Да, моя страна не знала меры,Скарб столетий на костер снесла.И обугленные нововерыНе дают уюта и тепла.Да, конечно, радиатор лучше!Что же, Эренбург, попав в Париж,

Это щедрое благополучьеВ хóленые оды претвори.Но язык России дик и скорбен,И не русский станет славить днесьПобедителя, что мчится в «форде»Привкус смерти трюфелем заесть.Впрочем, всё это различье вкусов,И невежливо его просить,Выпив чай, к тому ж еще вприкуску,На костре себя слегка спалить.Ля Панн, июль 1921

«Я не трубач — труба. Дуй, Время!..»

Я не трубач — труба. Дуй, Время!Дано им верить, мне звенеть.Услышат все, но кто оценит,Что плакать может даже медь?Он в серый день припал и дунул,И я безудержно завыл,Простой закат назвал кануном

И скуку мукой подменил.Старались все себя превысить —О ком звенела медь? о чем?Так припадали губы тысяч,Но Время было трубачом.Не я, рукой сухой и твердойПеревернув тяжелый лист,На смотр веков построил ордыСлепых тесальщиков земли.Я не сказал, но лишь ответил,Затем, что он уста рассек,Затем, что я не властный ветер,Но только бедный человек.И кто поймет, что в сплаве медномТрепещет вкрапленная плоть,Что прославляю я победыМеня сумевших побороть?Ля Панн, июль 1921

«Пятно на карте — места хватит…»

Пятно на карте — места хватит…Страна «пропавших без вестей» —Всех европейских хрестоматийМораль для озорных детей.Был лес и хлеб, табак и хлопок,Но смыла материк вода.И вот, отчалив, пол-ЕвропыПлывет неведомо куда.Не ты ли захотела с небаСвести обещанный огонь,Чтоб после за краюхой хлебаТянуть дрожащую ладонь?Кафе, своим избытком чванясь,Разжав газетные листы,Тебе готовы бросить камень —Быть может, каменщица ты?Возьми его, былое бремяПреображая в новый плен,

Вздымая тяжкие каменьяИ кровью заменив цемент.Какое жалкое величье —Сивиллы[154] полоумный чинИ христорадничество нищейУ блеска лондонских витрин.Там, в кабинетах, схем гигантских,Кругов и ромбов торжество,И на гниющих полустанкахТупое вшивое «чаво?».Потешных электрификацийСвятого Эльма огоньки[155].Но кто посмеет посмеятьсяПред слепотой такой тоски?И всё ж смеются над юродствомПроспекты тридцати столиц —Исав[156], продавший первородствоЗа горсть вареных чечевиц.Ля Панн, июль 1921