Запомните нас такими

Природа! Чистота! Только лишь это интересует нас! Гордым караваном плыли вытаявшие изо льда бутылки, иногда стукаясь друг о друга, словно приветствуя после долгой разлуки. Некоторым не повезло — стояли в сонных заводях, в гранитных углах, в сморщенной бурой пенке. Одна бутылка попала в переплет — из-за застрявшей ветки образовался водоворот, бутылку засасывало, потом она ошалело выпрыгивала, сияя чистотой, и ее снова засасывало по кругу. Пусть! Спасать ее мы не стали: буйство природы нам больше по душе. Последняя призрачная льдина вдруг отпаялась от шершавой стенки и встала поперек. Наш ледокол раздавил ее с легким хрустом. Все же мы — выплыли, и плывем — как бы жизнь ни вязала нас! Никита, сияя, стоял за штурвалом, кудри его трепал ветерок. Мы с ним раздухарились уже, несли нашу обычную ахинею: я называл его — Король Джон Некрасивый Первый, он меня — Мерзкий Хью.

— Ну что, Мерзкий Хью? Нравится тебе наш город?

— А то!

На гранитных ступеньках, ведущих к воде, время от времени мы замечали студенток, как бы прилежно готовящихся к сессии.

— Надо брать! — говорили мы деловито.

Но плыли мимо. Нынче больше история города волнует нас! Мы вплывали в мещанскую, ремесленную часть. Трехэтажные пыльные домики с кургузыми колоннами, трогательные и жалкие в их наивных попытках походить на дворцы. Здесь грустишь больше — а это так хорошо!

Ампирный домик с острым «скворечником» наверху, с круглым чердачным окошком, ржавым балкончиком на фасаде. Над низкой сырой аркой — полуисчезнувший символ другой эпохи: «Осоавиахим». Мало уже кто сейчас расшифрует это заклинание. Звезда, всего с тремя уже концами, на ней скрещены винтовка и пропеллер, внизу — лихо изогнутая каменная лента с буквами: «Крепи обо...ну С...Р».

А рядом — свежепокрашенный розовый домик-пряник с узорчатой белой глазурью у окон. И кстати — загадочный: не видно никаких дверей.

Как приятна эта дополнительная жизнь! Вдруг подаренная нам просто так, ни за что! Могли бы ее и не увидеть, если бы не поплыли сюда! Мы и своей-то жизни порой не замечаем. А так, с воды, все идет перед нами не спеша.

Облезлое вычурное барокко на углу забитой грузовиками Гороховой. Каменный мост с тяжелой сводчатой аркой. Заточение под ним казалось долгим... Уф! Вылезли наконец!

Ограда канала, состоящая из сцепленных чугунных нулей, по широкому полукругу уходит влево, даря нашему плаванию какую-то особую лихость!

— Ну что, Мерзкий Хью?

— Отлично, Джон Некрасивый!

На ступеньках сидела прелестная студентка, ветерок шелестел страницами учебника.

— Надо брать!

Наша потенциальная подруга помахала нам пальчиками, а мы — ей.

Дальше — больше неба, простора. Обрывается коридор домов, старая усадьба отступает от берега вглубь, за решетку, выставив вперед лишь два маленьких флигеля. Окна, заколоченные фанерой.

У Демидова моста — простор поперечного Демидова переулка, соревнуются по диагонали мещанская роскошь на углу с роскошью сталинской, послевоенной. У мещанской — завитушек побольше. На третьем углу — доходный дом-утюг, собирающий доход с острого угла между каналом и переулком.

За мостом все как-то переменилось — на гранитных ступенчатых спусках к воде сидели уже не милые студентки, а обтрепанные бомжи. И вообще — жизнь пошла суровая: в трюме вдруг гулко застучало, разнося корпус изнутри, катер крупно затрясся.

Никита вывел ручку сектора газа, яростно глянув на меня, прыгнул в трюм. Я — надеюсь, поняв его правильно — ухватил штурвал и в наступившей зловещей тишине плавно вырулил к гранитному спуску. Рябые грязные ступеньки были закиданы разорванными картонными коробками, и рядами, словно в ложе, сидели бомжи. Ну что же, не зря скучали тут, увидели «гибель Титаника»!

— Все! Хана вашей коробочке! — радостно сообщил ближний бомж с розовым шишковатым лицом.

Мы стукнулись о гранит.

— Прими конец! — Я кинул ему чалку, но он не поднял ее.

Люди с такими лицами не унижают себя грубым трудом. Видимо, это не просто личность, это — Пан здешнего места, быть может, даже Харон, пропивший свою лодку и встречающий прямо уже в аду.

Стараясь не следовать нецензурным советам зрителей, я привязал чалку к чугунному кольцу в стенке, потом спрыгнул в люк.

Никита сидел в полутьме трюма, там, где сходится «ковшиком» дно, скорбно держа в грязных руках уже безжизненный вал, словно труп любимой змеи. Соединяющий половины игольчатый подшипник рассыпался в середине, усыпав руки и колени Никиты сияющими иглами.

— Ты тут? Ну спасибо! — произнес он с горечью, очевидно, намекая, что я не сразу разделил с ним беду. Но я же причаливал!

...Да! Свобода дается нам нелегко. На подводную лодку наши умельцы не поставили бы гнилой подшипник!.. хотя все может быть.

Вот она, наша с Никитушкой свобода! На Сенной! Здесь издавна уже стояли Вяземские казармы, и так же лиловели на солнце «вяземские кадеты», как и сейчас. Наша теперь жизнь?

— Достанем подшипник-то, — неуверенно произнес я.

— На завод я не вернусь! — вскричал Никита.

Неужто наш порыв к свободе закончился здесь? Недалеко мы уплыли!