Запомните нас такими

— Кто скажет слово «подшипник»... — произнес он яростно, — тот сам пойдет его доставать!

— Да я и слова такого не знаю, — уверил его я.

— И я, — глухо произнес он.

Переживания эти можно понять — все ж таки это его катер, выстроенный на нашем заводе на Иркины деньги. Правильно рассчитала — что так уж сильно не разгуляешься на нем: сплошная починка, и удаль Никиты сойдет на нет из-за технических трудностей. Я ее понимаю... И его!

— Так отдыхаем! — воскликнул я радостно. — Свобода! Все!

Я развалился на корме, демонстрируя свободу.

— Где эта... проклятая? — вспомнил я.

Никита вынул бутыль, недопитую дома. Но тут — совсем другой коленкор! Покой и тишина, и никто нас не тронет! Полоска бензиновой радужной воды, отделяющая нас от берега, означает полную нашу автономность! Могу я на берегу лежать босой? А тут — сколько угодно.

Пухленький милиционер, шуганувший «харонов», с тихой завистью глянул на нас, как на мечту, ему недоступную.

— Бутылку-то спрячь, — шепнул мне Никита.

— Зачем? Пойми — мы не на его земле!.. А потом... Бутылка же прозрачная, и водка прозрачная — никто и не увидит, что мы пьем!

Этот устный шедевр потом не раз использовался мной в литературной деятельности, а необходимую для нее независимость я вылежал именно тогда, на теплой палубе катера. Чувствовал ли Никита счастье? Да. Но — отравленное тревогой. По-настоящему умел наслаждаться лишь я... Никита только учился, но так и не выучился до конца.

Куда нам, собственно, плыть? И тут ведь отлично.

«„Этот дом я знаю, — сказал я сам в себе. — Это дом Зверкова”. Эка машина! Какого в нем народа не живет: сколько кухарок, сколько приезжих, а нашей братьи чиновников — как собак, один на другом сидит. Там есть и у меня один приятель, который хорошо играет на трубе...»

Положим — это не я, а Гоголь сказал. Но я помню!

— Ну что — так и будем лежать? — вскричал Никита.

— Ты прав. Надо повернуться к солнышку! — кротко сказал я.

С грохотом опорожнив рюкзак и закинув его на плечо, Никита молча спрыгнул на берег, едва не свалив меня за борт — еле я удержался на краю. Осторожней надо! И вот — равновесие, слава богу, восстановилось.

Наступила тишина. Что может быть лучше, чем развалиться вот так в центре города? Попробуй так развалиться на берегу! Сколько злобы на тебя прольется! А тут... Я сладко зажмурился. По красному фону под веками прокатилась какая-то темная волна. Открывать глаза? Или так догадаюсь?.. Усек! Это чайка пролетела, на фоне солнца! Ну, голова! Могу даже не открывать глаз — и так все вижу.

Как легкое беспокойство, пролетел ветерок. Как-то там Никитушка? Что-то давно его нет. Впрочем, это даже хорошо, обязательно надо дать ему разрядиться, больно много скопилось в нем электричества, плыть так нельзя.

Зарядился от своей диссертации. Шаровая молния! Как раз о ней и писал. Природу — магнитные поля, циклоны, течения — пытается он цифрой объять, но на шаровую молнию он зря замахнулся. Не время еще о ней говорить! «Смесь мистики с математикой» — такой отзыв он в Москве получил. Никитон, видевший в детстве Ахматову (мать его с ней дружила), гневно сказал, что отзыв этот напомнил ему слова Жданова, назвавшего Ахматову «полумонахиней-полублудницей». После получения отзыва загулял, пропил деньгу, что дала Ирка ему для пополнения коллекции, испугался, дико занервничал... типичный его сюжет: пытаясь спастись, дико дергается и губит все. Взъерошенный, с блуждающим взглядом, по бульвару бежал, и тут к нему скромная, миловидная девушка подошла и спросила, потупясь: «Мяса хотите?» Никита в ужас пришел: неужто это чистое существо предлагает себя в столь циничной форме? Рушится все! Но оказалось иначе — она действительно мясо предлагала ему! Никитушка побрел за ней обреченно, спустились в подвал, и там, опершись топором о колоду, встретил их некто Гурам Исаакыч, который любезно предложил отрубить Никите все, что он захочет. «Как?» Оказалось — имелся в виду лось, жертва браконьеров. В тот год, в связи с временными трудностями, мяса не было. Никита возликовал: «Привезу Ирке мяса! Может, тогда и о зарубленной диссертации легче скажу?.. Давай!» Гурам Исаакыч, приговаривая, что всегда готов прийти интеллигенции на помощь, ногу отрубил. «Бери, дорогой!» Никита, дрожа от счастья и не веря — «Спасен?» — добычу пихнул в ту же сумку, где диссертация была. Потом, еще выпив на радостях, почему-то в купе сумку эту под голову положил — видимо, для сохранности.