Запоздавшее возмездие или Русская сага

Меринок, словно почуял неуверенную руку нового хозяина, лениво плелся по пыльному проселку, хвостом отгоняя назойливых муэ и слепней. Что только не делал Укол Лекарствович: угрожающе покрикивал, щелкал кнутом над лошадиной спиной, дергал вожжи — ничего не помогало. Только перед самой городской окраиной мерин ожил — наверно, предчувствовал ожидающий его длительный отдых.

— Животина, а соображает, — уважительно проговорил доктор. — Надо бы приголубить его кнутом, внушить уважение к мыслящему человеку, да жалко. Как думаете, Клавдия Ивановна? Увидят горожане похоронную поступь лошади, засмеют?

— Ничего страшного, пусть смеются.

Кажется, разговор — ни о чем, дань дорожному безделью, но когда Горячев послушно положил рядом с собой кнутовище и опустил на колени руки, держащие вожжи, Клавдия ощутила нечто вроде гордости. Еще бы не гордиться, когда пятидесятилетний солидный мужчина, окончивший институт и много лет проработавший врачем, слушается ее, как влюбленный мальчишка!

На центральной площади городка не протолкнуться. Десятки возов из ближних и дальних деревень, расфранченные девчата, лузгающие семячки и бросающие на парней призывные взгляды, крики, смех, гомон. Будто все это происходит не перед Дворцом Культуры — на обычной ярмарке.

Вежливо извинившись, Горячев «запрыгал» к кассе и скоро возвратился с двумя билетами — кусочками оберточной бумаги с коряво написанными буковками.

— Уважают у нас медицину, — не скрывая наивного хвастовства, заявил он. — В первый ряд определили, прямо по центру сцены… Пойдемте, моя бриллиантовая!

Добираться до входа в Дворец Культуры пришлось, буквально проталкиваясь в толпе. Горячева узнавали, мужики поспешно сдергивали кепчонки, бабы кланялись.

— Наше вам почтение, Фрол Петрович…

— Как здоровьишко, уважаемый?

— Спасибо — вылечили…

Отвечая на здравствования, в свою очередь осведомляясь о здоровьи, доктор потихоньку беседовал с идущей рядом медсестрой.

— Ивану два года тому назад вправил громадную грыжу… Федора избавил от фурункулеза… Петр лечился у меня от воспаления легких… У Ксении принимал роды — тяжелейший был случай, но ничего, справился.

Кладия невнимательно слушала — думала о своем.

Как же ей повезло — на сопливую девчонку обратил внимание солидный, всеми уважаемый человек. Вон как раскланиваются с ним, какие улыбки дарят. Даже первый секетарь райкома остановился, пожал врачу руку, спросил — не нужна ли помощь со стороны партийных органов? А она еще колеблется: ответить согласием на предложение вступить в брак либо отказаться? Когда они уселись в зрительном зале на выстроганную лавку, Клавдия мысленно уже подготовила и отрепетировала ответ. Покраснеет, как не покраснеть, ведь не каждый день происходит подобное событие, отвернется и тихо вымолвит: да. Казалось бы короткое словечко, а сколько в него вложено, сколько намешано!

Приняв окончательное решение, она сразу успокоилась и с любопытством посмотрела на сцену. Раздернутый занавес, сшитый из кусков разноцветной материи, открыл пустую площадку. Ни декораций, ни театрального освещения

— все это черты капитализма, которым не место в коммунистической культуре и искусстве!

Сюжет представление тоже далеко не нов и совсем неинтересен. Рабочий, разрывающий сковывающие его кандалы. Крестьянин, сбрасывающий со своей шеи толстого помещика. Женщина поднимается с колен, еще одна, разрывает паранджу. Потом все они начинают дубасить толстого эксплуататора, гонят прочь царского офицера и зарубежных банкиров.

Музыка — соответствующая: барабанный бой, визгливое подвывание труб.

— Ну, как, дорогая ценительница, понравилось? — не без ехидства спросил Горячев, когда они пробирались к оставленной на краю площади пролетке. — Не правда ли, высшее достижение коммунистической культуры?

Лично мне особенно понравился зарубежный банкир в смокинге. Потрясающий образ!

— Каждому времени — свои песни, — расплывчато повторила девушка.

Она никак не могла очнуться от недавних размышлений. Решение, конечно, принято, от него она не отступит, но что будет потом? Клавдия представила себя в постели со стариком, физически ощутила на обнаженной груди его жадные руки, к девичьим пухлым губам прижались сморщенные — Горячева.

Девушка только казалась этакой простушкой, на самом деле, не была наивной и незнающей. Деревенская жизнь, когда все — напоказ, любовные развлечения матери, позже — изучение медицинских премудростей, все это заставляло смотреть на взаимоотношения полов не через розовые очки.

Когда ей исполнилось шестнадцать лет, Настя посвятила «подружку» в суть любовных отношений, то-есть, выполнила материнскую обязанность. И сделала это полностью, открытым текстом, без умалчивания и прочей маскировки.

И вот Клавдии исполнилось двадцать лет, а она попрежнему чиста и гордится этой своей физической и моральной чистотой. Дай Бог, пронести чистоту до конца жизни! Нет, нет, это противоестественно! Но неужели первым ее мужчиной станет старик?