Запретные удовольствия

«Стать самим собой – что это такое? Как это, должно быть, прекрасно, но разве это ограничивается только красотой? Не обманывая себя – но разве я не обманываю сам себя? В чем суть истины?» Не в том ли моменте, когда Юити ради своей внешней красоты, ради себя, существующего лишь тогда, когда на него смотрят другие люди, расплачивается всем, что может принадлежать только ему? Или в таких моментах, как эти – изоляции от всего, не от чего не отказываясь? В моменты, когда он любил мальчиков, он был близок к последнему. Верно. Он сам похож на море. Разве точная глубина моря не зависит от того, в какое время она измеряется? Разве его индивидуальность не опустилась до самого сильного отлива на рассвете той вечеринки геев? Или в такое время, как это, – ленивый прилив, ничего не требующий, когда всего слишком много?

Его снова охватило желание увидеться с Сунсукэ. Ему захотелось пойти прямо сейчас и поведать этому доверчивому старику самую неприкрытую ложь, ему больше не хотелось держать в тайне историю с Нобутакой.

Сунсукэ провел все утро того дня в чтении. Он читал «Сё-консю» и «Повести» Сётэцу. Авторами, названными общим именем Сётэцу, были средневековые монахи, которые традиционно являлись реинкарнациями Фудзивара-но Тейка [73]. Из всей обширной средневековой литературы и произведений, которые получили мировую известность, Сунсукэ по вкусу были лишь два-три поэта, два-три произведения. Пейзажные поэмы, где люди совершенно отсутствуют, например, о тихом саде затворницы ворот Эйфуку [74]

, или исключительно добродетельная легенда о принце, который взял на себя вину слуги Чута и был обезглавлен своим отцом – легенда под названием «Разбитая тушечница», – когда-то подпитывали поэтические инстинкты Сунсукэ.

В двадцать третьей главе «Повестей» Сётэцу говорится, если кто-то спрашивает, где находятся горы Ёсино [75], ему отвечают, что, когда пишешь стихотворение о цветах сакуры, вспоминаешь горы Ёсино, если о листьях клена – о реке Тацута [76], только и всего. Находятся ли они в Исэ или в Хюга 

[77]– никто не знает. Информацию о том, где это, запоминать бесполезно. Известно только, что Ёсино была в Ямато [78]. Так говорится.

«Если облечь в слова, о молодости можно сказать то же самое», – размышлял старик. Для цветов сакуры  [79]

– Ёсино, для кленовых листьев – Тацута. Разве может быть какое-нибудь другое определение молодости? Художник проводит половину своей жизни после того, как заканчивается его юность, в поисках смысла молодости. Он исследует родные земли юности. К чему в результате это приводит? Познание уже разорвало чувственную гармонию, существующую между цветами сакуры и Ёсино. Она стала точкой на карте или каким-то периодом времени в прошлом. Ёсино – в Ямато и нигде больше.

Погруженный в эти беспорядочные размышления, Сунсукэ, сам того не осознавая, начал думать о Юити. Он прочел немногословное красивое стихотворение из Сётэцу: «В тот самый момент, когда // толпа на берегу реки // видит подплывающую лодку, // биение сердца каждого человека в толпе // сливается в сердцебиение одного общего организма».

Сунсукэ представил то самое мгновение, когда сердца толпы, поджидающей, когда лодка приблизится к берегу, сливаются воедино и кристаллизуются, и почувствовал странный трепет.

В это воскресенье он ожидал нескольких гостей. Он пригласил их, потому что хотел показать самому себе, что это дружелюбие, неподобающее его годам, было смешано в значительной степени с презрением, а также для того, чтобы подтвердить моложавость своих эмоций. Собрание его сочинений выходило из печати в новом переработанном издании. Ученики, которые вместо него проделывали всю эту работу, приходили, чтобы посоветоваться. И что из этого следует? Чего хорошего в переиздании того, что было одной величайшей ошибкой от начала и до конца?