Заре навстречу

— Да что ты такое говоришь, сыночек? Кто же тебя заберёт? Ведь ты же совсем ещё мальчик.

— Нет-нет, мама. Ты не представляешь, какие они коварные! Заставят меня патроны к их пулемётам подносить, или снаряды — к пушкам. А я им не хочу служить, и не буду, потому что они убийцы. Обещаю тебе, мама!

* * *

В июле, когда немцы всё ближе подходили к Краснодону, и звучные, и страшные отголоски ближних и дальних боёв беспрерывно перекатывались в душном воздухе, эвакуация оказалась неизбежной. Многие семьи спешно грузили свои вещи на телеги, но на всех и на всё телег не хватало, поэтому некоторые, собирая только самое необходимое в чемоданы, шли и пешком…

Впрочем, для Кошевых нашлась хорошая телега. Погрузкой занимались: Олежка, Елена Николаевна, бабушка Вера, а также дядя Олежки — Николай Николаевич Коростылёв.

Но получилось так, что уже перед самым отъездом у бабушки Веры обнаружился желудочный тиф. И, хотя она крепилась, и даже старалась показать себя весёлым — уже ясно было, что никуда она в тряской телеге поехать не сможет. И, конечно, Елена Николаевна не могла оставить свою мать, такую разом ослабшую, в этом большом доме, который вскоре должны были занять немцы. Ведь кто же присмотрит за ней? Кому она, беспомощная, нужна в этой страшной суматохе?

Тогда Елена Николаевна, тщетно стараясь удержалась слёзы, распрощалась со своим милым Олежкой, который и не скрывал слёз. Он уселся на телегу, рядом со своим дядей Николаем Коростылёвым, и пообещал маме, что обязательно вернётся с «нашими войсками»; и, по его разумению, это должно было произойти в самые ближайшие дни.

И вот они выехали…

Передвигались медленно, по запруженной беженцами дороге. Со всех сторон — несчастные люди, которые ничего не ведают о своём завтрашнем дне, и даже не знают, будут ли они в этот следующий день живы. И, на самом деле, многие из них так и не дожили до следующего дня…

И все эти люди уже привыкли к беспрерывному грохоту: отзвуку близких и дальних боёв; и к рокоту самолётов, как Советских, так и вражьих; где-то самолёты стреляли и бомбили, но пока что Олег не видел последствий подобных обстрелов.

Они подъезжали к селу Николаевка, когда Олежкин дядя Коростылёв сказал:

— Гроза будет!

И Олежка, который всё это время смотрел прямо перед собой своими большими, сейчас печальными глазами, и всё вспоминал маму и бабушку, и очень волновался за них; размышляя, захватили родной город немцы — он не сразу понял, о чём говорит его дядя.

Но потом обернулся, и увидел, что позади взметается практически от самой земли, и в самую небесную высочину клубящаяся, многокилометровая тёмно-лиловая стена исполинской тучи, из которой неистовыми разрядами выплёскивались, терзая землю, ветвистые молнии.

После последних раскалено-засушливых дней, ливень, который несла эта туча, должен был бы восприниматься с радостью, но, оглядевшись, Олежка увидел на запылённых и измождённых лицах окружавших его беженцев то же чувство щемящей тревоги и даже ужаса, которое он чувствовал и в своём сердце.

Эта страшная туча надвигалась с той стороны, откуда наступали вражьи войска, и невольно именно с врагами ассоциировалась.

А ещё Олежек чувствовал себя персонажем страшной сказки — жителем прекрасного королевства, на которое надвигаются злобные и бессчётные орды могучего колдуна. И вот теперь сам колдун обратился в чудовищный, разросшийся до неба чёрный вал, и готов был обрушиться и испепелить беглецов своими молниями, раздавить их своей многотонной тяжестью…

Завыл, клубя пыль ветер, задрожали и изогнулись с тяжким гулом окружавшие дорогу высокие травы.

И не сразу поняли люди, что к этому гулу примешивается ещё и иной гул — от пикирующих вражьих истребителей. Эти железные машины убийцы подлетели незамеченными не только из-за сильного шума, но и потому что их сложно было различить на фоне тучи.

Только послышались первые крики: «Немцы», а уже грянули, беспорядочно взрезая телеги и человеческие тела, пулемётные очереди с самолётов.

Люди бросились в стороны от дороги, падали, оглушённые этим страшным грохотом и криками иных людей; но некоторое, особенно люди пожилые или старые, никуда не успевали, и их настигали эти крупные пули.

И Олежка тоже лежал среди трав. Он вцепился руками в землю, он не смел хотя бы пошевелиться…

Наконец ударил дождь. После жара, после этого сильнейшего напряжения, когда рубашка на спине взмокла от пота и прилипла к телу, крупные капли этого дождя показались необычайно холодными.

— Эй, Олег… Олег! — это дядя Николай встряхнул его за плечо.

Олег немного приподнялся и увидел, что дядя Николай сидит перед ним на коленях.

— Что, пролетели? — шёпотом спросил Олежка.

И, хотя Николай Коростылёв не слышал его вопроса, он всё же ответил:

— Кажется, что пролетели, отстрелялись гады проклятые…

Вернулись к телегам, и там увидели страшное: людей убитых и раненых. И вид этих окровавленных и изувеченных, которые ещё совсем недавно двигались и говорили, с некоторыми из которых общительный Олег даже заводил знакомство, что он, не помня себя, разрыдался.